Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Князь шумно встал:
– Спасибо за хлеб да за соль. От двери он обернулся:
– Меня ты ещё попомнишь!
– и вышел вон.
Глава XVII. ЗИМНЕЕ УТРО
Ты далече ль едешь?
Куда путь держишь?
Скоро ль ждать велишь,
Когда дожидать?
Охранная княжья дружина стояла в посёлке три дня, дожидаясь прихода главной бойцовской рати. За эти три дня зима укрепилась. Мороз, как ловкий кузнец,
Греясь возле костров, разминая наутро иззябшие и затёкшие от неудобных ночёвок ноги, воины князя кричали:
– Ого-го-о!
Снег от этого сильного и весёлого крика вспархивал с веток и долго сверкал и кружился, подхваченный ветром, облитый румяным солнцем.
– Вот и опять зима к нам на Русь пришла!
– говорили, невольно любуясь прелестью мира, добрые люди.
Другие предупреждали:
– Не радуйся зря-то: начнутся теперь морозы. Михайла да Юрий [23]– пред зимней бурей!
23
Михайлов день - 8 ноября, Юрий осенний - 26 ноября, Варварин день - 4 декабря ст. стиля.
– Потом Варвара заварит!
Весёлые соглашались:
– Трещит Варюха, береги нос да ухо!
– Придётся теперь беречь!
Но в голосах людей, опасающихся морозов, легко звучала общая радость. А снег, казалось, почуяв это, всё падал и падал. День ото дня он всё гуще валил с небес, скрывая земные раны, ямины и овраги, ржаво-жёлтые косогоры, обтрёпанные ветром кусты, корявые кочки пней, звериные норы, сор. Он покрывал пушистым платком зимы поля, леса и дороги. Смутное небо было похоже на безмерно большой сугроб, с которого ветер сваливал вниз большие охапки снега.
На третий день снегопад прекратился. Украшенный белой порошей, мир открылся ясным глазам людей, как новая смоляная изба: встань в ней, новой и чистой, встань и возрадуйся вечной сладости жизни!
Так и взглянула на мир Любава.
Рано утром вышла она к реке с деревянным ведром, сделанным из дуплистой осины. Вышла и удивлённо встала под взгорьем - так было повсюду славно! Попеременно она взглянула на красное зимнее солнце, медленно лезущее на синее небо из-за тёмных лесов Заречья, на гладкий прозрачный лед с живыми, переливающимися на фоне тёмной воды воздушными пузырями, на дальние дымы у Яузы и на горах за рекой, и у Кучкова поля, где были боярские сёла, и на дымки, повалившие вдруг из тёмных и низеньких изб посёлка, где бабы, раскрыв скрипучие двери, чтобы дать дыму выход, начали новый день.
На сердце Любавы лежал покой: кончились дни скитаний. Пришли, наконец, бежане на тихий кусок земли. Хоть голо пока в их жизни, несыто и тесно, ан - угол есть!
Вначале, когда пришли, старик Феофан-черноризец позвал к себе Страшко и Любаву с Ермилкой в тёмную келью возле церковки согреться. Они там согрелись, проспали первую ночь. А утром не только Любаву с Ермилкой, но всех бежан поставил княжеский зодчий, старик Симеон, в нагретые избы.
Страшко не стал отнимать избу у Федота, хотя, как тиун, и мог бы. С Любавой и сыном он отошёл на постой к одноглазому, хитрому Полусветью. Демьян да рыжий Михаила с бабой Елохой, сыном Вторашкой и прочими чадами поселились у мужика в лаптишках, Чечотки Худого. Мирошка встал у Ивашки, того, который был в рваной овчине.
«Жаль, что не вместе с нами пошёл Мирошка. Не смог принять его Полусветье в свою переполненную избу, - вздохнула
Любава.– Однако он близко, рядом…»
«Теперь уж навек он рядом!» - решила она в то утро, выскочив из избы за водой и взглянув на ядрёный, солнечный мир счастливыми, ласковыми глазами.
Мир вокруг голубел, сиял, искрился, жил, хрустел - славный, радостный мир зимы! И Любава, весело задевая днищем осинового ведра пушистый, чистый снежок, упавший на взгорье, сошла по тропе к реке.
Там, на светлом, но уже крепком льду, гремя копытами и пуская пар из широких, жарких ноздрей, топтались у проруби кони. Возле коней, поя их, шумели трудолюбивые люди княжеских военачальников.
– А-а, здравствуй, Любава!
– сказал один из этих людей, сверкая зубами на розовом, безбородом лице.
– Рано ты нынче встала.
– А ты и того пораньше!
– ответила девушка, сторонясь коней.
– Налей мне, Кирька, водицы…
Отрок Данилы-книжника, юный, весёлый Кирька охотно сунул осиновую долбянку в тёмную, неширокую прорубь.
От проруби тонко струился пар. Попадая в луч солнца, бьющий из-за спины коней пар начинал гореть и струиться множеством ярких, прозрачных красок. Он был многоцветным, как кисея, и вместе с тем призрачным, невесомым. Дружина глядела на этот пар с такой же счастливой улыбкой, как летом - на радугу в небе.
Любаве вспомнился приговор:
Гори-гори, радуга, Да вёдро надолго!А вспомнив об этом, она подумала, что зима, видно, будет здоровой: крепкой, морозной. Снежок да мороз вначале - уж больно всегда к душе…
Тем временем Кирька поставил ведро на лёд.
В чистой, белой осине вода колебалась ровно, была прозрачной, будто единая капля. Морозец сразу же прихватил её на краях, и края ведра округлились, сверкнули в луче спокойно и так же ясно, как и края первозимней проруби.
– Как нынче спала, Любава?
– спросил, улыбаясь, Кирька.
– Добротно спала, легко.
– А мы нынче ох замёрзли!
Юноша закряхтел и поёжился, изображая степень ночной прохлады. Но тут же весело засмеялся - румянощёкий, со сверкающими, белыми, как первая пороша, зубами.
– Бедный Мирошка совсем застыл!
– добавил он как бы между прочим.
И девушка сразу притихла. Отвернувшись от Кирьки, чтобы он не заметил невольной озабоченности на её лице, она как можно спокойней спросила:
– Опять всю ночь с тобой у костра сидел?
– Опять.
– В поход идти его соблазняешь? Кирька беспечно взмахнул рукой:
– Не я соблазняю: он сам идёт. В избе, чай, душно да тесно. На воле - слаще…
Потом добавил:
– А что ты соблазном похода меня коришь? Раз хочет Мирошка идти в поход, пускай идёт! Ты думаешь, здесь-то лучше?.. Ну-ну, не балуй!
– вскричал он сердито, дёрнув коня за повод.
– Ещё в канавину угодишь!
– и оттеснил коней от воды.
Мир для Любавы сразу же потускнел, как будто и не было в небе солнца, и снег под солнцем не искрился, не сверкал.
– Так, значит, верно: Мирошка идёт в поход?
– тоскливо спросила она Кирюшку.
– Куда же ему в поход? Уж не туда ли, куда князь Юрий нашего Никишку раньше услал?
– Нет, вроде как не туда. В другой поход. Вон туда!
– легко ответил Кирюшка, махнув рукой на Заречье.
– Ох, славно там вступим в сечу с врагами князя! Глядишь, Мирошка хорошим воином будет: всё лучше, чем землю сохою драть! А ну ты, гнедой, не лезь!
– вскричал он опять свирепо и попросил Любаву: - Дай мне ведро, а то утоплю гнедого…