Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
С князем остались только личные слуги. Но тем временем в Суздале воевода Микола Збыгнев вместе с Григорием Шимоновичем, старым дядькою князя Юрия, собирали третью большую рать. С этой ратью сам Юрий задумал ударить к весне по землям Великого Новгорода, чтобы не дать новгородцам сбоку пойти на Иванку и Святослава.
Для этого и послал он Никишку Страшкова да старика Верхуслава лазутчиками в Торжок: пускай к весне разузнают, способно ли будет Юрьеву войску занять Торжок?..
«А может, к весне успеют вернуться Андрей с Ростиславом, разбив рязанские рати, - думал князь Юрий, глядя во след сыновьям, спускающимся с холма впереди дружин.
– Тогда я не сам пойду на Торжок, а
Дружины пошли от холма по разным дорогам: княжич Андрей и брат его Ростислав повели своих воинов левым берегом, мимо усадьбы боярина Кучки; Иванкова часть перешла ледяной дорогой Москвы-реки в укрытое снегом таинственное Заречье…
Данила Никитич ехал с Иванкой молча. Его не радовал новый поход к Оке: после смерти княжича Константина и злого доноса царьградского императора Мануила князь назвал Данилу Никитича «строптивым и нерадивым». И это было опалой. То, что теперь он всё-таки ехал рядом с Иванкой, не обольщало его: не только злопамятная гречанка-княгиня, но и понятливый князь теперь относился к нему не как к другу, а как к врагу…
«Будто в душу взглянул!
– с усмешкой думал Данила.
– Взглянул и увидел в ней моё несогласье с неправедной жизнью сильных мира сего!»
Оставшись влюблённым сердцем в усадьбе боярина с Пересветой, а мыслями с князем в Суздале и на Московском холме, он теперь равнодушно глядел на княжеский стяг, гордо реющий впереди дружины. Почти равнодушно глядел он и на удивительно белый, многоцветно искрящийся на ясном солнце первый снежок, и даже на воинов, с которыми книжник всегда был дружен в походах. Хорошо хоть, что воины заняты сами собой, им некогда замечать унылых взглядов Данилы…
Воины шли по первому снегу дружно. Им, как видно, казалось, что солнце и всё вокруг в это зимнее утро сулит одну лишь удачу. Они шагали и бойко пели походные песни, охотно смеялись от разных шуток, вели беспечальные разговоры.
Со всеми вместе шёл и Мирошка. Его уговорщик Кирька, лукаво кривя свой розовый рот, всю дорогу болтал без умолку.
– Ох, други, - рассказывал он во время привалов, - пойти бы летом, в Купальскую ночь, за папортным цветом! Если сорвёшь тот цвет, так разом увидишь всё: реки, покрытые серебром, и то, как ходят деревья с места на место, беседуя меж собой. Тайный язык их тебе откроется сразу!
– толкал он Мирошку в бок.
– А с ним и язык любого земли творенья. Даже постигнешь тайные человечьи мысли…
Он ёжился в страхе:
– Ух, страшно тогда, поди, когда постигнешь тайные мысли?
Но тут же, забыв о страхе, весело продолжал:
– Зато увидишь и то, как утром солнце в облике человечьем выезжает на небо. Оно выезжает на трёх конях. Первый конь - в серебре. Второй - в золоте. Третий - весь в самоцветах!
Ночью, подняв от костра лицо и глядя в звёздное небо, он говорил:
– Вон в самом верху небес сияет Прикол-Звезда [24] . Слыхать, что этой звездой приковано к тверди небо. Поэтому и стоит она неподвижно, а небо кружится вкруг неё…
24
Прикол-Звезда - Полярная звезда.
Старый воин Улеба спрашивал строго:
– А как то случилось, знаешь?
– Нет, этого я не знаю…
– А то потому случилось, -
не торопясь, разъяснял вислоусый Улеба, - что мир сотворил кузнец!– Ой ты! Да как же?
– искренне изумлялся Кирька.
– Бают, то сделал Бог…
– Ну, может, вначале Бог, - осторожно учил Улеба.
– Да только потом он устал, творя, и улёгся в палатах спать. Тут видит ловкий кузнец…
Улеба уверенно пояснил:
– А был тот кузнец не чей-нибудь сверху, а наш, из обели [25] вышел! Вот видит кузнец, что мир лежит недоделан, железо да серебро разбросаны всюду без всякого разуменья. Взял он тогда да вздул свой горн и начал тот мир ковать. Выковал свод небесный. А чтобы прочно висел тот свод над нашей землёй, прибил его сверху к тверди да к райской двери большим гвоздём. Так и явилась Прикол-Звезда в самом верхнем севере неба…
– А дальше?
25
Обель - чернь, простые рабочие люди.
– А дальше выковал тот кузнец и солнце из ясного золота. Выковал много звёзд и медных округлых лун. Правда, иные из лун доковать не успел, ибо тоже устал и спать захотелось.
Кирька сам догадался:
– От этого, знать, и луны бывают разные: то круглые, то без края, а то и совсем как рог?!
– Ага. Вот так и пошёл он, мир от кузнечной руки умелой!
Улеба серьёзно, тихо закончил:
– Бают в народе, что спит тот кузнец и ныне…
– А где же он спит, скажи?
– Где-то у нас, на Руси. А где - не скажу, не знаю. Однако знаю одно: когда тот кузнец проснётся, тогда и докончит дело. Он в небо побольше гвоздей набьёт, чтоб крепче держалось. И землю перекуёт: земля наша будет краше!..
Они говорили о многом - о мире, о жизни всяких людей, о милых, оставленных ими в разных посёлках, о горе Руси и о близкой сече.
И вот то, во имя чего они шли, наконец, наступило: рать Иванки и книжника соединилась с плохо вооружённой, слабой дружиной беглого Святослава. Она не только соединилась с этой дружиной, но и сразу же вышла в чистое поле, где смело гуляли рати черниговцев и смолян.
Книжник как-то спросил Иванку
– Не жалко тебе смолян?
Княжич Иванка не понял вопроса и удивился:
– Чего их жалеть? Враги…
Князь Святослав, прислушавшись к их беседе, сердито и подозрительно поглядел на Данилу:
– Ты что спросил?
Он сразу понял тайну вопроса, книжник Данила толкает Иванку на жалость к врагам, на дружбу с врагами. Но если бы так случилось, то не было бы и сечи… а если не будет сечи, то не вернёт и изгой Святослав потерянного удела…
Подумав об этом, князь Святослав вмешался в беседу книжника и Иванки, сказал:
– Данила, как видно, струсил!
– Не струсил: душа болит, - ответил ему Данила.
– Чего ему трусить?
– легко поддержал Данилу и добрый княжич Иванка.
– Данила наш сечу всегда любил. Ведь правда, Данила?
Книжник смутился:
– Так…
– Ну, вот и секись!
– Однако про это хитрое слово о дружбе к смолянам я князю Юрию весть пошлю!
– на всякий случай заметил князь Святослав.
– Вельми престранное было слово про жалость к смолянам и всем другим…
Данила подумал: «Как царь Мануил с патриархом, так теперь этот донос пошлёт!» - и вновь ему стало больно и горько, как в тот нехороший час, когда в Суздале Юрий крикнул ему, прочитав донос: