Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
И в дрожи добавил:
– Те хлебцы нам дал боярин. Степан Иванович Кучка мешки едою набил. Он же нас и на холм послал…
Князь круто нахмурил брови. По нервной привычке он быстро забрал кусок бороды щепотью в сердитый рот. Потом поглядел на сына и, словно после борьбы своей воли с сердцем, негромко сказал:
– Ну, раз коли хочет боярин княжьего гнева, пусть будет ему мой гнев. Простить ему этого не смогу. Плыви-ка за ним, Андрейша!
Глаза Андрея блеснули. Довольный, он твёрдо шагнул к реке, и скоро от берега, будто птицы, опять понеслись четыре ладьи с дружиной.
Князь
– Видали, что сделал волхв по веленью боярина Кучки? Он место моё спалил и добрых сгубил безвинно. Он хлебцы давал, крича, что взял их из тела убитых баб. Но это есть ложь. Всесильный Бог сотворил человека из неедомой земли. Землёю составлена плоть людей из семидесяти суставов, семидесяти жил, из мяса и крови. Иного в ней нет: ни хлеба, ни рыбы. Иного и знать о себе человек не может: то ведомо только небу…
Клыч, не смиряясь, злобно вскричал:
– Ан старые боги знают без неба! Особо знает Перун, а он же Ярила сего холма! Поповские чужеземные боги молчат, а наши, истинные, глаголят! И я за ними реку: есть в человеческой плоти хлебцы и рыба!
Князь грозно велел:
– Драть бесу бороду. Пусть не лжёт…
Воины, подломив Клыча и заставив его поднять подбородок кверху, силой - щепоть за щепотью - выдрали рыжую, тощую бородёнку из худых, пергаментно-жёлтых скул.
На красных, облезлых веках Клыча показались слёзы. От боли он захрипел и задёргался. Но не сдался, а крикнул:
– Ан снова скажу, есть в человецах хлебцы и рыба! Князь с ненавистью поглядел на худое, изодранное, покрытое кровью лицо волхва и сухо, строго велел:
– Купать его, беса, в реке. Видно, в нём жар бесовский. Пусть он в воде угаснет…
Волхва толкнули к Москве-реке. Воины вместе с ним влезли в быструю ледяную воду и несколько раз окунули волхва на глубоком месте.
Когда после этого Долгорукий спросил его, думая, что добился покорства и тем вразумил всех нищих: «Ну, что теперь говорят твои боги?» - Клыч хрипло вскричал, дрожа от холода и от злобы:
– Они опять говорят, что есть в человецах жито и рыба!
– Однако упрям!
– сердито заметил князь.
– А правда, она куда как тебя упрямей!
Он обратился к стихшей толпе:
– Взгляните же, есть ли в теле нечто другое, чем жилы, кости и мясо…
Взяв у слуги свой меч, князь с силой, неожиданной даже и для его довольно мощной фигуры, умело рассёк волхва от плеча до худой поясницы.
Тот подломился, как старый сук. Подломился - и рухнул у ног зарезанной им Пересветы.
Не возвращая меча, князь просто спросил:
– Ну, где в его теле хлебцы и рыба?
Видя ужас и любопытство толпы, он потрогал мечом разрубленного волхва.
– Взгляните в него без страха. А ну, ты - первый. Ты злое кричал в защиту сего убойцы. Взгляни же, потрогай пальцем: есть ли в нём хлеб и рыба?
Нищий, просивший
сладкого мёду, внимательно оглядел огромную рану. По настоянию князя он даже залез в неё грязным пальцем. Залез - и смутился. Залез поглубже - и искренне, простодушно заметил:– Нет… не нашёл я в нём мёду, хлебцев и рыбы. Я лишь тобой изречённое зрю: мясо, кости да кровь… не боле!
– Так же у вас. И у всех иных, - сказал убеждённо князь.
– Не могут во плоти нашей скрываться разные рыбы. На то им дана вода. А ты как мыслишь?
– спросил он Жома.
Дрожа от злобного страха, Жом произнёс:
– Мыслю, что в теле мужей их нет…
– А в теле убитых жён?
– В них могут быть хлеб и рыба…
– Добро!
Князь почти укоризненно повторил: «Добро!» - повернулся к нищим, заметил:
– И в этом бес тёмный!
– Взмахнул мечом, и сын безумной Чурайки, успев только вскрикнуть и наклониться, чтобы бежать, упал на землю, рассечённый пополам.
Князь равнодушно ткнул Жома мокрым концом меча, постукал сталью о кость, сказал:
– И в этом лишь жилы, кости да мясо. Идите ж, люди, с миром…
Кланяясь и на всякий случай стараясь спрятаться друг за друга, они пошли от берега прочь. А князь поглядел на холм, отдал меч меченоше.
– Ну, что ж… построим всё снова!
– сказал он кратко, шагнул мимо трупа Пересветы, возле которого плача сидела Любава, и направился к пепелищу.
Глава XXIX. В ЧАС ПОБЕДЫ
Связан, в град приведён был.
Пожар в московском посёлке расстроил князя.
Он молча взошёл на холм. Большие чёрные очаги, обгорелые брёвна и головешки, жаркая гарь, тревожные клочья дыма - вот всё, что осталось здесь от посёлка!
Здешние мужики, помятые в час побоища или бежавшие в страхе, теперь возвращались назад, горестно замирали у пепелища над телами зарезанных волхвами баб.
А ниже, на берегу, у которого качались ладьи, молча ждали свою судьбу взятые в плен под Торжком терпеливые новгородские мужики и бабы с напуганными детьми. Эти смотрели на холм, на место будущей своей жизни, с горем в душе. Они вздыхали, изредка вытирали слёзы, набегавшие на глаза от дыма и от тоски по отчим своим местам.
Только воины, прекращая пожар, раскладывали костры, кидали в котлы торжковскую соль да мясо, кричали зычно и смело, привычные к гари, к слезам да трупам:
– А ну, готовься к еде!..
Взглядывая с холма на чёрное пепелище, князь не печалился о судьбе бездомных людей: жалко не их, а посёлок. Люди-то, чай, не боярские дети, такое дело - в привычку. И дня не пройдёт, как выроют здесь землянки, согреются у костров, добудут зверя и рыбу. Потом из сосновых брёвен срубят новые избы, исправят побитые печи. У изб вкопают «забралы» из толстых слёг, соберут скотину. Глядишь, и снова пойдёт здесь жизнь, как шла она раньше, а то и краше. Видно, прав Симеон, сказавший в утешение князю: