Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Княжич спросил, держа свой меч наготове:
– Кто вы такие? Зачем затеяли тут убойство?
Никто ему не ответил. Молчание было красноречивым не меньше, чем и готовность Никишки: каждый из приведённых сюда волхвами уже начинал остывать и теперь поглядывал на соседа - за чью из спин надёжнее спрятаться в час ответа?
Княжич суровее, строже спросил:
– Ну, кто и зачем затеял убойство?
К реке между тем сбежал отрок книжника Кирька с луком в руках, и княжич, не узнавая его, но поняв, что этот - не из толпы, спросил торопливо:
– Что тут за сеча?
– Волхвы лютуют!
–
– Знать, всё спалили?
– Видать, что всё. Ишь, пепел вместо посёлка. И баб посекли ножами…
– А батю моего, кузнеца Страшко, с дочерью не видал ли?
– спросил Никишка, внутренне холодея от мысли, что не застанет в живых ни отца с Любавой, ни братца Ермилки.
– Страшко в сей час не видал, не знаю, - со вздохом ответил Кирька.
– Любава же с братцем эно стоят, гляди…
Он указал вдоль берега на пологое взгорье, и Никишка сразу рванулся туда же, но вовремя одумался и жалобно поглядел на княжича, будто спросил: «Позволь мне туда пойти…»
Андрей сказал:
– Пойди повидай…
Никишка кинулся бережком к Ермилке с Любавой, а княжич спросил у Кирьки:
– Так, значит, баб посекли?
– И юных, и старых…
– Ужели же всех?
– Не всех. Однако же многих…
– А что же вы, мужики?
– Вначале мы тоже диких этих секли. Топорами рубили. Я сам пятерых убойцев - стрелой. Однако диких-то больше! Пришлось бежать…
– Та-ак… ладно.
Андрей поглядел на холм. Оттуда шли и бежали, а то и ползли к реке бездомные погорельцы. Дым над ними стоял, как туча. Пепел падал из этой тучи подобно чёрному, высохшему дождю.
От первой ладьи к толпе подошёл Долгорукий. Взглянув на волхвов, на труп поверженной вниз лицом Пересветы и на угрюмо притихших нищих, он громко, строго спросил:
– Пошто затеяли душегубство?
Толпа качнулась, но промолчала. Князь гневно переспросил:
– Скажите, почто? Чай, всякие боги казнят за крови пролитие, также и за пожог: Саваоф и Перун - едино… А вы вон посёлок спалили, зарезали добрых жён!
Клыч вызывающе крикнул:
– Мы пищу из плоти их доставали!
– Хлеб немощным и голодным!
– потише добавил Жом.
– Вели отпустить волхвов наших!
– крикнул вдруг из толпы мужик, просивший сладкого мёда.
– Пусти их на волю, не то и тебя в прах развеем!
– Пусти!
– с угрозой вскинулся и второй.
– Волхвов не дадим в обиду!
Князь подождал, чтобы люди стихли, и холодно, гневно бросил:
– То не волхвы, а бесы.
– Сам бес!
Горячий, вспыльчивый княжич взмахнул мечом. Но князь удержал:
– Постой!
– и внимательно пригляделся к нищим. Он мог их посечь в мгновенье: дать знак дружине, и от нищих под дымным холмом осталось бы только крошево из кусков и тряпок. Но князь подумал: разумно ли делать так? Люди стояли на берегу с исцарапанными, худыми, грязными лицами, с неразумными, бешеными глазами, слепые от голода и тоски, обманутые злыми волхвами. Нет в них ума от тягостной, тёмной жизни. За что же их сечь? Нужнее сказать им правду. Волхвов же свести во тьму…
Подумав об этом, князь горько вздохнул и сказал кричащим:
– Не я, а волхвы тут бесы.
– Ан, ты!
Долгорукий снова вздохнул, отвернулся от нищих и строго,
пристально поглядел на Клыча и Жома.Не для волхвов - для вразумленья толпы он тоном допроса бросил:
– За что вы сгубили моё добро и порезали жён безвинных?
Клыч грубо, нагло ответил:
– За то, что сытые жёны держут в себе еду. Если их истребим, то будет во всём обилие…
– Ложь!
Долгорукий сердито вспыхнул:
– Где сытость в сих бедных жёнах? Как вы, они - тощи, в этом деле безвинны! И нет во плоти тех жён, как и во плоти всех человеков, пищи; в них есть только кости, жилы и кровь…
– Однако же есть и пища!
– Волхв Клыч указал на труп Пересветы: - В ней хлебец был спрятан. А я нашёл…
Многие нищие подтвердили:
– Вкушали тот хлебец: сладок!
Князь раздумчиво помолчал, потом дал знак, и воины силой сорвали с Клыча хламиду.
На грязном теле, у левого бока волхва висел холщовый мешок. Воины вывернули мешок наизнанку, и на песок, под ноги князя, упало несколько хлебцев и мелких сушёных рыб.
Толпа растерянно покачнулась. Клыч яростно закричал:
– Не трожь!
– и жадно склонился к хлебцам.
Но воины оттянули его за локти, и Клыч зашипел на них, словно старая рысь, пытаясь укусить дружинников сильными, похожими на клыки зубами.
Князь строго спросил волхва:
– Откуда хлебцы и эта рыба в мешке? Волхв злобно ощерился и смолчал.
– Откуда в мешке сем хлебцы?
– с угрозой опять спросил Долгорукий.
– Кто дал тебе хлебцы и рыбу, старый?
Вместо ответа тот зло вскричал:
– Сгинь! Кань! Рассыпься! Пепел сыплю в глаза твои! Пепелище под ноги твои бросаю, церквостроитель! Кинь крест, поклонись Яриле, не то опять придут сюда мор и голод!
Толпа задрожала в страхе, боясь пророчества. Но князь презрительно фыркнул и, не ответив Клычу, указал на Жома:
– А ну… обшарьте того.
С Жома тоже сорвали хламиду, помяли бока, но не нашли ни мешка, ни хлеба.
– Он тоже давал вам хлебцы?
– спросил Долгорукий нищих.
– Нет, не давал!
– ответили нищие сразу же, без раздумья, начав понимать, что не из резаных женских тел, а из мешка вынимал им волхв чудесные хлебцы.
– Сей потому не давал, что мешок не носил с собою, - сердито, но терпеливо и вразумительно молвил князь.
– А этот имел мешок и давал вам хлебы, лживо крича, что в жёнах они добыты. Так где же ты взял тот хлеб, убойца злой и лукавый?
– спросил он опять Клыча, а воины, повинуясь знаку, слегка кольнули волхва остриями копий под ребра.
Шипя от бессильной ярости, озираясь на воинов и на нищих, готовый кинуться на любого, лишь бы его пустили, волхв хрипло вскричал:
– Никто!
– и плюнул в сторону князя.
Толпа зашумела. Но это был шум сердитый и гневный не против князя, а против Клыча. Князь кратко сказал:
– Добро!
– И вновь по его приказу воины вскинули копья и сверху вниз резанули остриями бока Клыча.
Потом они так же отметили Жома. Жом взвыл от нового страха и новой боли, а князь спросил:
– Ты тоже не скажешь, кто дал вам мешок и хлебцы?
– Ох… я скажу!
Размазывая ладонями кровь на боках, трусливо глядя то на Клыча, то на князя, Жом повторил:
– Скажу!