Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "
Шрифт:
— Позорно, если театр нуждается в покровителях. Не вожди должны поддерживать театр, а театр должен поддерживать вождей.
— Товарищи, прошу не расходиться. Через десять минут приедет товарищ Филиппов.
Леля.Сейчас я покажу вам, как все произойдет.
— Тише… Гончарова показывает…
Леля.Пожалуйста. В лицах. Входит Филиппов.
— Я с большим удовольствием смотрел спектакль.
— Спасибо.
—
Тут он смущается. Артисты. Неловко. Плащи. Шпаги. Короли. Зверские морды.
Говорит: «Ну, вот. Вы вся в цветах, как могила».
— «Трудно играть мужскую роль?»
— Теперь время мужское.
— «Как вы сказали?»
(Далее Леля угадывает, что Филиппов скажет, что не знает, кто такой Гамлет. Актеры протестуют. — В.Г.)
— Почему не похоже?
— Во-первых, насчет Шекспира и Гамлета.
— Что насчет Шекспира?
— Не может быть, чтобы Филиппов не знал, кто такой Шекспир.
— А по-моему, не знает.
— Да брось, пожалуйста. Филиппов народный комиссар.
— Ну, так что ж. Он ведь бывший сапожник. На каторге он читал Шекспира, что ли?
— А теперь так: если он никогда не слыхал имени Шекспира, то разве он может так литературно выражаться… Ты выражалась почти афористически…
— Значит, по-твоему, я бездарный актер?
— Бездарный.
<…>.
Филиппов.Я с большим удовольствием смотрел спектакль.
— Спасибо.
— Это вас надо благодарить. Так. Ну вот. Вы вся в цветах, как могила.
Трудно играть мужскую роль?
— Теперь время мужское.
— Как вы сказали?
— Я говорю, что теперь время мужское. Женщина должна думать по-мужски.
— Ну, это неверно. А где автор пьесы?
— Почему же автор не пришел на прощальный спектакль?
— Вы шутите.
— Ведь это последний спектакль перед вашим отъездом за границу?
— Товарищ Филиппов, это пьеса переводная.
— А кто автор?
— Виллиам Шекспир.
— Вы простите, я не в курсе дела.
— Он умер четыреста лет тому назад.
— Кто?
— Вы разыгрываете нас. Шекспир.
— Мне совестно. Действительно, обратить все в шутку было бы лучшим выходом из положения. Но, к сожалению, здесь просто невежество. Я ведь бывший сапожник.
(Еще вариант той же сцены. — В.Г.)
<…>.
/Директор./ Вы знаете, Елена Николаевна, вы простите меня, но то, что вы сейчас показываете, это глупая пародия. И это делает вас хуже, чем вы есть на самом деле.
Леля.Оставьте меня все в покое. Я иду переодеваться. Объявите члену правительства, что сегодня я не могу его принять. Я устала. Нет, я шучу… Идите сюда, Сашенька. Не сердитесь на меня. Во мне происходит буря. Ведь я уезжаю за границу… Из нового мира, как вы называете нашу полуграмотную страну, я уезжаю в мир старый… Вы допускаете, что мое состояние не может быть вполне спокойным… Надо подвести кое-какие итоги, надо задать себе кое-какие вопросы и ответить на них… Ведь это возврат молодости.
Воздушный мостик… идиоты. Вы идиоты, вы — ничто… Я думаю
за вас, исповедуюсь и распинаюсь.— Ты ж наша совесть.
— Да, я ваша совесть. Если явлению гения предшествует долгая экономическая подготовка, то вот… я… мое появление и есть результат [того, что вы, идеалисты, обреченные неврастеники] той тревоги, той раздвоенности, смятения, которые испытываете вы, интеллигенты, с первого дня революции… Я ваш гений, дорогие мои, это вы подготовили мое появление… я гении раздвоенности.
— Она, кажется, говорит правду, эта детка.
— Какой раздвоенности? Между чем и чем раздвоенность?
— Между разумом и чувством. Ах, совершенно ясно! Нет, это слишком я вульгаризирую. Да! Чувство плетется сзади, потому пути, который остался сзади, а разум шагает в страшных сапогах, в испанских сапогах пытки вперед, вперед, а я сама… а я стою… Куда я смотрю? В прошлое? Нет. В будущее? Нет. Я смотрю внутрь себя. И потому я исповедуюсь, кричу и распинаюсь… Воздушный мостик, о котором я говорю, это рампа. Нет. Честное слово. Я сегодня такая умная, что даже страшно. Нет, слушайте. Вот он, мостик, рампа, узкий, воздушный, призрачный мост. И на нем толкусь я. Лицом я обращена к новому миру. И на этом лице грим, это лицо прекрасно, потому что это лицо искусства, на нем лучший свет старого мира — свет искусства… В последний раз я показываю это лицо новому миру.
— А он?
Леля.Холуи!
Голос.Ты хочешь, чтобы тебе все поклонялись!
Леля.Убирайтесь к черту! Смеетесь! Вы идиоты, вы — ничто… Я за вас думаю, исповедуюсь и распинаюсь…
Голос.Никто тебя не уполномачивал…
Леля.Костя! Костя!
Костя.[Поздно. Страшно поздно.] Чего ты орешь?
Леля.Во-первых, они все издеваются над тобой. Я знаю. Я слышу. Я слышу: хохочет Лизка. Они думают так: ты живешь у меня на содержании… бездельник. [Жалкий] Кот. Я знаю все. Он муж мой! Муж! Дорогой муж!
Костя.Кто это был у вас? Автомобиль у подъезда.
Леля.Черт с ним! Дай твою руку. (Целует его руку с обеих сторон.) Я так думаю: я никогда не вернусь сюда, в страну нищих, подхалимов и дураков. И тебя мне не жаль покинуть, ничего не жаль. Смотришь, да? Жалкими глазами смотришь? Собака ты. Собака. Не тронь цветов. Это не тебе цветы.
Костя.Сейчас без четверти час. Очень поздно. Трамвай пропустим.
Леля.Костя, как мне трудно. Вот смотри: грим. Ужас. (Толкает себя пальцами в лицо.) Гамлет. Принц Гамлет. Это лицо искусства, Костя. Потом я буду играть Федру. А хороший грим, правда? Потом Юлию [76] . Масса лиц. Я буду меняться в лице. В переносном смысле… или нет, в буквальном… накладывать грим, надевать парики… Я буду показывать новому миру меняющееся лицо искусства. (Идет к двери.) Какие они все сволочи, эти дорогие мои товарищи по театру. Подслушивают. Они думают, что мы целуемся.
76
В прежних переводах Шекспира вместо привычного сегодня названия «Ромео и Джульетта» имя героини звучало как «Юлия».