Юрий Звенигородский

— А на московскую помощь не надеялись? — подал голос князь.

Лисица махнул рукой:

— У Москвы против тебя-то нет сил, а против Витовта…

— Каковы вести из Кремля? — хотел услышать более важные вести Юрий Дмитрич.

— Дозволь извещать по череду, — попросил Лисица. — Твой возможный враг хотя и стар, да не дряхл. Он проложил путь своей силе сквозь опасные зыби так называемого Черного леса. Десять тысяч воинов шли впереди с секирами, гатили дорогу срубленными деревьями. Прошла даже самая большая пушка Галка, изготовленная немецким мастером Николаем. Ее везли на сорока лошадях. Выстрелила она по крепости Порхов, снесла каменную башню, а также стену церкви Святого Николы. Но сама разлетелась на части. Много Витовтовых ратников умертвила осколками, даже своего создателя-мастера и еще воеводу полоцкого. Пришлось все же новгородцам заплатить большой выкуп. Каждые десять из ста десяти тысяч платящих подати внесли в казну рубль серебром.

— А Москва молчит, — повторил Юрий Дмитрич.

— Вот теперь огорчу тебя, — перешел к главной вести Лисица. — В златоверхом тереме состоялся совет. Великая княгиня Софья Витовтовна призвала бояр и сообщила им предложение своего отца отправить к тебе митрополита для увещаний. То есть церковь вмешать в твою распрю с племянником.

Юрий живо вскочил:

— Фотий… приедет… в Галич?

Елисей встал и молвил значительно:

— Он уже в Ярославле.

4

Юрий Дмитрич сидел как на иглах, советуясь с Семеном Морозовым. Дел много, хоть разорвись! Как на зло, отсутствует Борис Галицкий: отправлен в Звенигород досмотреть, все ли благополучно в ближней от Москвы вотчине. Даниил Чешко уехал на Белоозеро с княжеским вкладом в возникшую там Ферапонтову обитель в пятнадцати верстах от Кирилловой. Все хлопоты по встрече почетного гостя пришлось возложить на тиуна Ватазина. Особое беспокойство вызвал обветшалый святительский дом, запустелый после того, как Галицкая епископия была соединена с Костромской. Нужно было быстро обиходить, прибрать хоромы. И эту заботу взяла на себя княгиня Анастасия Юрьевна.

Морозов рассуждал о тонкостях предстоящего разговора с митрополитом: будет сложно!

— Фотий сошлется, — предполагал боярин, — на завещание твоего отца, передавшего власть не брату, а сыну. Ты, княже, возрази: блаженной памяти Владимир Серпуховской был не родной, а двуродный брат Дмитрия Ивановича и не мог занять старшего стола по отчине, ибо отец его никогда не был великим князем. Василий же Дмитрич завещал старшинство сыну мимо родных братьев, нарушив бесспорные права их по старине.

— Складно излагаешь, — внимал морозовской речи князь.

— А что хорошего выходило из нарушений прав? — продолжал развивать свою мысль Семен Федорович. — Ныне старший отстаивает свое, прежде же поднимали замятию младшие. Вспомним борьбу Михаила Московского с дядей Святославом [89] .

— Далеко хватил! — напряг память князь.

— Возьмем чуть ближе, — согласился боярин. — Сын Невского Андрей Городецкий — против старшего брата Дмитрия Переяславского [90] . Сколько крови зря пролилось? А Юрий Московский — против Михаила Тверского? [91] Все это было назло порядку, закону, как исключение. Теперь делают из исключения правило. Дерзкое начало!

89

В 1248 г. младший брат Александра Невского Михаил Московский прозвищем Храбрый изгнал дядю Святослава Всеволодовича из Владимира, но в ту же зиму, воюя с Литвой, погиб в битве. Великокняжеский стол занял старший брат Невского Андрей Ярославич.

90

Речь идет о двадцатилетней борьбе за великое княжение между сыновьями Александра Невского, старшим Дмитрием и младшим Андреем. В результате многих предательств и опустошительных войн победил Андрей, занял место брата после преждевременной смерти Дмитрия.

91

В 1318 г. в братоубийственной борьбе за великое княжение Владимирское был жестоко умерщвлен по приказу хана Узбека князь Михаил Тверской, оклеветанный Юрием Московским. Последнему впоследствии отомстил сын Михаила Дмитрий Грозные Очи и сам был казнен за это в Орде.

— Когда ему будет конец? — вздохнул Юрий.

— Прости за еще большее углубление в прошлое, — произнес Морозов, — но губительная война Изяслава Мстиславича с дядей Юрием Владимировичем за Киев длилась более двадцати лет [92] . Побеждали поочередно. В конце концов оба умерли, не вкусив как следует вожделенной власти.

Князь смутился:

— Не хочешь ли сказать: не стоит игра свеч?

Морозов пояснил:

— Отвечаю на твой вопрос. Что касается нынешних споров, не забудь еще одно: племянник почти впятеро моложе тебя. Стало быть, это борьба за первенство не крепкого витязя против немощного, а дитяти против матёрого. На самом же деле — кучки самовластных бояр против законного государя. Не пресечь такое — обезглавить страну! Владыка должен понять и рассудить здраво.

92

Речь о длительной борьбе Юрия Долгорукого с племянником Изяславом в середине ХII в.

Соборование нарушил вошедший по собственному почину Лисица с самыми свежими новостями:

— Высокопреосвященный близко!

— Как… уже? — вскочил Юрий Дмитрич.

Елисей доложил подробнее:

— Он прибыл в Ярославль на Рождество Предтечево, немного помедлил: ужинал у тамошнего князя Ивана Васильевича. Тот молил его, чтобы переночевал, а утром отслужил обедню. Митрополит не послушал: на ночь глядя, продолжил путь в Галич.

— На ночь глядя! — повторил князь.

— Безотлагательно! — заключил Морозов.

Юрий Дмитрич распорядился немедленно выслать навстречу крепкую стражу во главе с Вепревым.

— Пойду собирать княгиню и сыновей. Встретим первосвятителя всей семьей.

С этими словами князь в крайнем возбуждении удалился во внутренние покои.

— Дело суть великой важности и требует многих средств! — пробормотал, уходя, Лисица.

Морозову долго пришлось ожидать господина на большом теремном крыльце.

А солнце все поднималось, зной все усиливался, народ на улицах все прибывал. Галичане, с утра напитанные слухами, жаждали лицезреть представителя русской церкви, прибывающего из далекой Москвы. Теплый месяц май подготовил сухой, торный путь. Один из последних весенних дней на пороге лета, весь в свежей зелени, весь в сиянии, вселял радужные надежды на торжество света над мраком, тепла над холодом, а если сказать выспреннее, — добра над злом. На сей раз стар и млад стремились не к сердцу Галича — кремнику, а на посад, к полю у озера, где возвышалась соборная церковь Преображения. Ее голосистые колокола наполняли малиновым перезвоном город, воспрянувший от близнецов-будней к редкому празднику. Никто не объявлял, но все знали: здесь, перед многоглавым собором, князь встретит митрополита. Вот выехали на поле княжьи охранники, за ними — карета. Всадника Юрия Дмитрича отличили издали: могуч, дороден, мягкая, струящаяся по груди борода. А что за удальцы его сыновья! Хотя и безусые, да мужественные. Всеобщее внимание привлекли двое старших. Младший — позади них. Совсем еще отрок. Не могуч мышцей, не широк плечьми, зато красен-распрекрасен! Кудри — кольцами, уста — маков цвет, глазищи, как у матери, — взглянет, рублем одарит! Сенные девки княгинюшку извлекают из златохрустального терема на колесах. Нет, не хочет, чтоб извлекали, сходит сама. Дебела, дородна, красива, — ну, всем одарена! Пышный распустившийся цвет, неподвластный летам, чудесно неувядаемый!

Прибытием своих властителей любовались до того поворотного мига, когда на задворках толпы возник крик:

— Едет! Едет!

Опять-таки прежде всего показались всадники, потом колымага. В седлах не только воины, но и чернецы. Перед княжеской семьей кони стали. Чернический хор запел «Спаси, Господи, люди твоя». Служки помогли первосвятителю снизойти на землю. Все головы — в его сторону. Ближний к нему край толпы в лучшем положении, нежели тот, что созерцал князя. Одни передавали другим увиденное. Задние плохо слышали.

— Грек.

— Грех? Он будет судить наш грех?

— Благословляет… нет, не благословляет князя, княгиню, княжичей.

— Ужели и нас не благословит?

Митрополит был в клобуке, покрытом белой мелкочешуйчатой тканью. Манатья на нем из зеленого бархата, с украшениями из золотосеребряного кружева. Скрижали малиновые. На верхних — кресты четвероконечные двойные. Большие, а на них малые золотые, украшенные яхонтами и изумрудами, обведенные по краям жемчугом. На нижних — четвероугольные звезды, унизанные драгоценными камнями. Манатья подложена камкою лазоревою. Все это передавалось очевидцами из уст в уста. Однако вскоре послышалось и другое:

— На горе…

— На какой горе?

— При въезде в город, на Московской дороге…

— Что? Кто?

— Ряженые! Ряженые!

Тем временем случилось необъяснимое. Князь сел на коня, владыка — в свою карету. В окружении конных чернецов и княжеской охраны двинулись вон из города. Толпа смутилась. Кое-кто пешими бросились вслед. Расстояние небольшое: улица, луг, огороды на задах поперечного переулка и — вот он, земляной вал. Все остановились. Князь в седле — у распахнутой дверцы митрополичьей кареты. Первые, прибежавшие из толпы, остановленные на дострел стрелы от вящих мужей и гостей, услышали грозные слова:

— Сын князь Юрий! Не видывал я никогда столько народа в овечьей шерсти.

Владычная выхоленная рука протянулась, указуя. Сотни глаз устремились туда. Однако же не все поняли неудовольствие Фотия. На земляном холме плотным строем теснились чернедь-мужики из окрестных сел и деревень. Всего-то навсего любопытные! Такую ораву в город не пустят, а поглазеть желательно. С холма весь торжественный въезд как на ладони. На что осерчал его преосвященство?

Купец из первых рядов осанисто выпятил бороду перед несведущими горожанами: