Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Вот почему так давно не было вестей из Москвы! — прошептала княгиня.
— И Константин Дмитриевич! — дополнил перечень воевод Василий.
Юрий откликнулся дрогнувшим голосом:
— И Константин?
Рухнули все надежды, как песочная крепость. Сперва надеялся: московские бояре погомонят, да уступят, примут его государем на великом княжении, ведь есть же в татунькином завещании слова: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а хто будет над тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел». Не согласились, отвергли. Даже отважились: меч на меч! Еще надеялся на четырехмесячный мир. Собрать силы, собраться с духом. Вместе с московскими
Князь ходил по покою, как пардус по тесной клетке. Истекает слезами по оконной слюде апрель. Должно быть, весь снег растопил. Конная и пешая рать соперника приближается к Костроме, а там — рукой подать! — к Галичу. С чем к ней выйти? С оружием или… с хлебом-солью?
Сын, средний Дмитрий, пришел оповестить о после от племянника:
— Семен Филимонов. С неприязненной речью. Прикажи, тата, оковать дерзкого и — в яму.
Юрий Дмитрич знавал молодого боярина Филимонова. Семен Федорович Морозов приходится ему дядей. Два Семена, два родича, и — ничего общего. Старый — весь в книгах, молодой — весь в потугах занять место повыгоднее среди кремлевских придворных.
— Посла, каков бы он ни был, нельзя ввергать в тесноту, — возразил отец. — Ибо речи, даже пренеприятнейшие, принадлежат не ему, а его пославшим. Пусть ждет меня в сенях.
Надев парчовый кафтан с оплечьем, князь вышел к прибывшему. Филимонов, тонкоусый, скудобородый, известный в Кремле как заядлый щеголь едва, согнулся в поясном поклоне. Заляпанная одежда, — не отличишь от простой, — никак не вязалась с высокомерием. Юрий Дмитрич без здравствований спросил:
— Что скажешь?
— Надобно тебе, князь, — затараторил Семен, — негожие умыслы отложить, вины свои принести государю и жить спокойно.
Юрий настолько презирал этого человека и его поручение, что не призвал никого из ближних присутствовать при столь важной встрече. Неопытный же в посольских делах Семен смутился.
— Передай боярам и племяннику, — сдержанно молвил князь, — что договора нарушать не гораздо. Пусть угомонят прыть, отведут силу от моего удела. После Петрова дня встретимся, тогда и рассудит Бог.
Филимонов неприлично возвысил голос:
— Опомнись, князь Юрий! Родные братья идут на тебя!
Галичский властитель круто повернулся и кликнул стражу:
— Выпроводите этого человека из наших пределов. Без урону и без охоты соваться вновь.
Мрачные думы уединившегося в своем покое князя вскоре развеял вбежавший сын Василий:
— Тата! Радость-то, вот так радость! Вятский приятель мой Путила Гашук, ныне воин, прибыл из Хлынова с тысячью конных и оружных вятчан. Молодец к молодцу, как на Фряжских листах! Мы со щитом, тата!
Юрий Дмитрич, как попутным ветром подхваченный, живо поднялся. И… стал в раздумье.
— Сынок, нам на щит еще предстоит карабкаться. С вятской тысячей у нас — десять, а у бояр с незаконным государем-тезкой твоим — все двадцать пять. Однако же надо поглядеть на подмогу.
Выехали, не спеша, верхами, окруженные почетной стражей копейщиков. Сын, едучи с отцом, запальчиво разглагольствовал:
— Каков Сёмка Филимонов против дяди своего Семена Морозова, таков и племянник твой, юнец Васька, против тебя. Ничтожность против величия! Разумеется, бояре князьям не чета, а все-таки твой племянник… ну, как Семка против Семена Федорыча.
— Он — твой двуродный брат, — напомнил Юрий Дмитрич.
— Младший! — уточнил сын. И прибавил: — Вредный, ленивый, двомысливый.
На занятиях у Ивана Дмитрича Всеволожа поправлял каждый мой ответ: дескать, он лучше знает, я хуже.Отец спросил:
— Иван Дмитрич — решительный мой противник?
Сын мрачно откликнулся:
— Не только решительный, самый сильный!
На городском посаде, возле соборной Церкви Преображения, что на поле у озера, выстроилась конная тысяча вятчан. Одеты разношерстно, но вооружены справно. Предводитель Путила Гашук, коего князь помнил парнем, а встретил мужем, подскакал, спешился, отвесил поклон. После здравствований протянул свиток. Писал Левонтий Макарьянич: просил извинить, что услышав просьбу о помощи, посылает лишь тысячу, а не более, да и то молодых, охочих ребят. Чтобы мощную силу снарядить, нужно время. В заключение уверял: вольные вятчане рады пойти всеми своими головами [86] за доброхота-князя, от коего знают лишь хорошее. Да утвердится он на Московском Великом княжении!
86
«Всеми своими головами», то есть — сами, лично, не жалея жизни.
Перемолвившись с Гашуком, Юрий Дмитрич оставил с ним сына и повернул коня в кремник. Тут от охраны отделился Асай Карачурин и легким кивком указал простолюдина, что прохаживался у прилавка в торговых рядах. Нет-нет да стрелял чужак взором в конную силу на площади, будто оценивал число воинов.
— Елисей Лисица, — молвил татарин.
Ему ли было не узнать ездока в карете, спасшего обмороженных господина и слугу на пути во Владимир.
— Точно, Елисей, — подтвердил князь. — Сдается мне, на сей раз это не спасительный попутчик, а вредный лазутчик.
— Ведет счет нашим силам, — вздохнул Асай.
Князь жестко повелел:
— Пусть будет пойман и тут же представлен мне.
По пути в кремник Юрий Дмитрич навестил тиуна Ватазина, у которого застал Вепрева. Оба удивились посещению господина и обрадовались. Не могли сойтись в споре: выходить ли навстречу московской рати, затвориться ли в Галиче.
— Он советует выходить, — мотнул головой Ватазин в темный угол.
Там князь увидел не примеченного третьего участника спора: острые, внимательные глаза, бородка буквой «мыслете». Новичок склонился, коснувшись перстами пола.
— Кто? — спросил Юрий Дмитрич.
— Боярин Иван Котов, — назвал Ватазин. — Прибыл с князьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, сыновьями твоими. Инокняженец.
— Посоветуемся у меня втроем, затворясь, после полуденной трапезы, — решил Юрий Дмитрич, отвернувшись от Котова: не понравился ему этот человек.
При выходе ждал Асай, объявил что пойманный Елисей Лисица посажен в воеводской избе. Отправились туда.
Юрий Дмитрич, войдя, устроился против задержанного на лавке.
— Поклонился бы тебе, княже, — сказал Лисица, — да повязан по рукам и ногам.
Галичский князь вздохнул:
— Вот как удалось на сей раз свидеться с тобой, Елисей. Стар ты стал, опрометчив. Не боишься, что за такую услугу молокососу-племяннику велю оковать тебя, пытать и казнить? Ведь лазутничество перевесит все прежние, добрые до меня поступки.
Лисица покачал седой головой:
— Не боюсь, княже. Во-первых, служу тому, кто признан на Москве государем. Признают тебя, буду тебе служить. Во-вторых, своему делу во вред меня накажешь. Как лазутчик, сообщу противникам о прибытии в Галич хлыновской конницы. Возможно, такая новость ошеломит твоих братьев, Васильевых воевод. Не напугает, так хотя б остановит.