Юрка Гусь

— И немцы? — спросил Стасик.

— А почему бы и нет?

Стасик поднял свою курчавую лобастую голову, тоскливо посмотрел капитану в глаза.

— Они мою маму убили.

— Он нарочно, Стась, — сказал Юрка. — Шутит.

Капитан присел на низкий широкий подоконник. Против окна рос молодой тополь. Зеленоватая кора на стволе была нежной, гладкой. Листья, словно в ладонь, собирали на своей маленькой поверхности солнце.

— Идите сюда, — позвал капитан.

Из окна открывался вид на сосновый бор. Он начинался сразу за колючей проволокой, которой была обнесена гарнизонная территория. У самой проволоки косила женщина. Белая косынка сбилась у нее на затылок, подол юбки был подоткнут. Она несмело махала косой, боясь зацепить за камень.

— Косит, — сказал капитан. — А почему? — И сам ответил: — Муж на войне. И так сейчас везде… Вернется ли он? Как говорится, один бог знает. А жизнь идет. Вот и взялась женщина за косу. И не только за косу — за винтовку. Жить бы да радоваться, а мы воюем. Вот кончится война. Вернутся уцелевшие домой, а там — пепел. Немцы, французы, румыны, венгры, чехи — все задумаются: во имя чего это? Что дала им война? Голод, разруху, смерть. Поумнеют после войны и там… Я хочу, Гусь, чтобы ты не о военной профессии думал, а о гражданской. Надо строить, а не разрушать цивилизацию.

Капитан вдруг умолк, задумчиво глядя в окно. Солнце било прямо в лицо, и он сощурился.

— Цивилизация… — тихонько повторил Юрка. — Стась, что это такое?

— Это… — Стасик замялся и посмотрел на капитана, — это музеи, театры… Ну, культура.

— Я никогда не был в музеях, — сказал Гусь. — И в театрах тоже. А ты был?

Стасик кивнул.

— Плевать я хотел на театры, — вызывающе сказал Юрка. — И на музеи тоже. Я кино уважаю.

Стасик промолчал.

— Театр — это чепуха. Когда эшелон разбомбило, я видел эти штуки… Ну, на которых все нарисовано.

— Декорации, — подсказал Стасик.

— Ага, эти самые. На большущей простыне нарисован дом с окнами. А деревья сделаны из бумаги… В кино все настоящее. Уважаю кино.

— Скорей бы война кончилась, — сказал Стасик.

— Я бы сразу сто штук булок съел… Маленьких, по тридцать шесть копеек, — сказал Гусь. — Я их в школе на переменках покупал. Вкусная штука. Уважаю маленькие булки. Большие тоже ничего. По семьдесят две копейки.

— Французские?

— Наши, — сказал Юрка. — В нашей пекарне пекли. Их мама покупала.

— Это французские, — улыбнулся Стасик. — Напротив нашего дома была булочная. Я сам покупал… Потом снаряд попал. Только в булочной ничего не было. Пусто.

На столе в пластмассовой коробке глухо заурчал полевой телефон.

— Так… Так… Так… — три раза подряд сказал в трубку капитан. — Сам выеду… Хорошо.

Он сунул трубку в ящик, посмотрел на ребят. Они сразу замолчали.

Юрка приподнял крышку коробки, достал желтую кость и зачем-то понюхал.

Капитан перевел взгляд с мальчишек на мешочек с толом. Стасик вытянул худую шею. Лицо его стало виноватым.

Юрка сосредоточенно перебирал в коробке кости.

— Здорово рвануло, — сказал дядя Вася. — Я из окна столб пыли увидел.

Мальчишки молчали.

— У людей и без вас нервы на взводе… а вы…

Дядя Вася взял мешочек со взрывчаткой, взвесил в руке и снова положил на стол.

— Заходите, — сказал он. — Обязательно. Часовому скажите — ко мне… Пропустит.

Он пожал ребятам руки, проводил до крыльца.

— А этого… рыжего парнишку зачем сюда прихватили? — спросил он.

— Так, — сказал Юрка. — Барахло он.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Дик на казенных харчах быстро вошел в тело. Густая темная шерсть заблестела, умные карие глаза стали веселыми. Длинный повар Сотник не скупился: давал кости, хрящи, остатки из котла. Каждое утро с ведром Юрка бегал в гарнизонную столовую. Часовые в проходной познакомились с ним, но шутки ради каждый раз спрашивали пароль.

— Ведро, — весело отвечал Гусь, шлепая ладошкой по звонкой посудине.

— Проходи, — говорил часовой, уступая дорогу.

Сотник был непохож на других поваров. Обычно повара толстые, круглые, как шар. А он тощий, длинный. И лицо у него было такое, как будто его не кормили. Не любил Сотник поварской колпак. Всегда носил пилотку. Белоснежный колпак лежал на полке. Повар надевал его в исключительных случаях. Например, когда на кухню приходил начальник гарнизона.

— Надень колпак, — как-то попросил его Юрка. — А то все ходишь в пилотке.

— Колпаки дураки носят и шуты, — сказал Сотник. — А я, парень, солдат.

Юрка думал, что Сотник обиделся и больше не даст Дику костей, но повар еще и его угостил обедом. Хороший он, этот Сотник. Только чудной. Помешивает громадным половником в котле и все время хмурится, будто недоволен чем-то. А придут солдаты обедать, посылает Юрку в столовую узнать, какого они сегодня мнения о борще.

— Только не ври, — предупреждает он. — Не люблю брехунов.

Зачем Юрке врать-то? Не он борщ варил… Подойдет Гусь к столу, спросит:

— Ну, как борщ?

— А ты кто, помповара? — улыбаются солдаты.

— Я так, посторонний.

— Скажи Сотнику, борщ что надо… Пусть добавит.

— Борщ что надо, — вернувшись на кухню, говорит Юрка. — Хвалят.

Сотник, вместо того чтобы обрадоваться, начинает еще больше хмурить свои рыжеватые брови.

— Кости получил? — спрашивает у Юрки.

— Спасибо, — кивает тот. — Кости хорошие, с мозгами.

— Сыт?

— Брюхо раздулось, — улыбаясь, хлопает себя Гусь по животу.

— Освободи пищеблок, — строго говорит Сотник. — Посторонним сюда вход воспрещен.

Юрка, прихватив ведро, уходит. Чтобы выйти к проходной, нужно пройти мимо кухонных окон. Идет Юрка, а Сотник высунет в форточку голову в пилотке и говорит:

— Эти… сморчки бы посмотреть. Принеси, парень.

— Плюнь на них, — советует Гусь. — Отравишься… У тебя борща полный котел.

Дик разгрызал кости, как орехи. Не клыки у него, а стальные кусачки. Как сожмет челюсти, так любая кость крошится. Все Дик никогда не съедал. Одну кость обязательно прятал. Делал он это так: черным носом смешно колупал землю, а потом клал в крошечную ямку большую кость и, облизываясь, преспокойно уходил. И невдомек ему, что кость-то вся на виду.

С Белкой у Дика понемногу наладились отношения. Он просто перестал обращать на нее внимание. Кошку, по-видимому, такое откровенное безразличие задело. Она стала нахально прохаживаться вблизи Дика, норовя задеть его пушистым хвостом. Дик ложился на пол, клал морду на лапы и прикрывал серыми бугорками глаза, делая вид, что спит.

Белка приближалась к нему вплотную, садилась рядом и, жмуря глаза, смотрела. Так они могли сидеть долго, не двигаясь и не спуская друг с друга настороженных глаз. Дик первым не выдерживал, вставал и, отворачивая морду в сторону, осторожно уходил. Посидев немного, Белка зевала, потягивалась и тоже отправлялась по своим делам.