Юся и эльф

— Она была удивительной женщиной, но… с очень сложным характером… ты же знаешь.

Знаю. Понимаю.

И нет.

— Все получилось не так… мы не собирались убегать… тайно и вообще… думали, она просто даст развод… у них давно все разладилось, иначе я никогда бы… а она отказалась. Напротив… меня выгнала… кричала, что это я во всем… а что сама дома не появлялась не то, что днями, порой неделями, бросив и хозяйство, и вас на Бжизека…

Упомянутый Бжизек тяжко опустился на стол и добавил:

— Я ее крепко любил. Поначалу… молодой был. Она-то постарше, да все одно… яркая, горячая… что ни слово поперек — то скандал. Думалось, страсть… только этой страстью быстро наелся. А она… она, ты вряд ли помнишь, без крика жить не могла. Напряжение скидывала. Я ей, мол, может, лучше травок каких попить, а она сковородкой.

Он потер голову и поморщился.

— Это я еще стерпел… только… я ж тоже работу бросить не могу. Мастером едва стал, а значит, надобно имя делать, клиентов искать. Не так оно и просто. Вот и Франечку наняли, стало быть, в помощь.

На свою голову.

Я промолчала.

Мне, по-хорошему, не было дела до произошедшего много лет тому.

— Как Франечка появилась, так Марьяна и вовсе забывать стала, что у нее дом имеется. Бывало, объявится, пропахшая гарью, гнилью, помоется, спать заляжет, а проснувшись, исчезнет вновь. И никогда не говорит, куда она и зачем… я-то сперва интересовался. А она огрызалась, мол, не моего ума дело. Кто я? Артефактор со слабеньким даром. Она ж уже тогда известна была… отпускал… ей эти походы нужны были.

Нужны.

Она и потом не переменилась. Уходила. Возвращалась. Отсыпалась и отлеживалась, порой залечивала раны и тогда, вынужденная отдыхать, снисходила до нас с Гретой. И позже, когда мой дар развернулся и окреп, учить меня бралась. Правда, у нее быстро заканчивалось терпение, поскольку сама я не отличалась ни особым умом, ни, говоря по правде, талантом.

— Потом уж до меня доходить стали слухи, что она не только на нежить охотилась… что меня одного ей было мало. Сперва-то не верил, только… один, другой, третий… я не выдержал. Спросил. А она ответила. Как есть правду, что… сила требует.

Слухи?

Не знаю. То ли мне они были не интересны, то ли актуальность утратили, то ли матушка изменила образ жизни, но мужчины в этом доме не появлялись.

— Вот тогда-то я и задумался о разводе. Попросил… а она вспыхнула. Не из любви, детонька, — Бжизек подвинул ко мне блюдо с оладьями. — Ешь, ешь… в вас оно все одно не задерживается.

— Почему?

— Силу тратите. Вон, пустая вернулась…

— Нет, — оладушек я стянула. — Почему не из любви?

— Так, выходит, не было ее никогда, — развел он руками. — Сама сказала, что выбрала меня, потому как другие знали про ее… особенности… вот для постели были охотники, а чтоб законным браком… ее это задевало крепко, уж не знаю, почему.

Я сунула палец в миску с медом.

Я так в детстве делала, пока однажды по пальцу этому не получила, оно, конечно, обидно, да все равно из миски и пальцем мед определенно вкуснее.

— Развода она не даст, сказала, лучше честной вдовой станет, — Бжизек скривился и, задрав рукав, протянул руку. Левую. — И знаешь, я поверил… я не робкого десятку, однако же…

Черное пятно на запястье походило на жирную пиявку, присосавшуюся к венам, да так и издохшую. Она была мертва, несомненно, но…

— Это… она?

Червь? До того я подобное лишь в учебнике видела. Червь не нечисть, но проклятие из запрещенных, довольно простое, требующее от некроманта лишь силы и желания. Силы, к счастью, немалой, что подтверждает: матушка моя необыкновенными талантами отличалась.

Посадила и… собиралась ли снять?

Червь к жертве прикипает, сперва он мал и слаб, но, кормясь жизненной силой, разрастается, становится заметен, тогда-то его можно обезвредить. Но не снять. В любом случае, если бы Бжизек пошел в полицию… в Гильдию…

Он же рукав поправил.

— Я поначалу понять не мог, что происходит. А уж как оно появилось, так и… приятель один, слава богам, помог… только сказал, что целиком снять уже не снимешь.

— Почему…

— Она не со зла, — покачал он головой. — Просто… характер такой… неуемный. Сама творит, после сама жалеет… а жалеть не умеет, вот и больше творит.

Все равно.

Незаконно.

Опасно.

И… и слов не найду.

— Это она когда мы уехали… нашла быстро… тут и искать нечего было, куда нам податься, кроме как к моим родителям, — госпожа Франтишек отвела взгляд. — Я его уговорила уехать тихо… боялась я очень.

Как понимаю, не зря.

— А она появилась однажды… сказала, чтобы я вернулся, а не то хуже будет. Я ответил, что устал от такой жизни.

О детях оба не слишком, полагаю, думали.

— Я хотел забрать вас, — будто подслушав мои мысли, сказал Бжизек. — Только…

— Не позволила?

Он развел руками.

— Сказала, что вы ей самой нужны…

Знать бы для чего.

— А деньги? — спросила я, раз уж завели этот разговор, то следовало выяснить все до конца.

— Деньги? — он удивился. — Я продал лавку… да, оставил только четверть, но мне самому нужны были…

…и поганей всего, что он не врал.

…что я знаю о гномах, кроме как, что отличаются они завидной сквалыжностью, и сложно придумать клиентов хуже. Дотошны. Занудны. И так и норовят обсчитать, ибо чужаку платить полную сумму совесть не позволяет. А чужаки для гномов все, в ком крови их нет.

Или есть, но мало.

Или даже много, но кровь эта давно ушла, разорвав с общиной деловые связи.

В общем, гномов я не слишком жаловала, а потому от субботнего визита не ждала ничего хорошего, впрочем, о предчувствиях своих я предпочитала помалкивать, дабы не испортить Грете настроения.

Она порхала.

Цвела.

И щебетала, как-то легко найдя общий язык не только с отцом, но и с рыжеволосой его подругой. Точнее супругой, ибо развод разводом, а вдовство, оно тоже себе способ избежать брачных обетов.

Я не мешала.

Я…

…утром ушла в город и бродила, пытаясь выбросить из головы лишние мысли, которых оказалось как-то слишком много. А потому, оказавшись в знакомом переулке — при дневном свете выглядел он куда как солидней, почти не удивилась.

Вот и обваленный нами заборчик.