Ювенилия Дюбуа

На первую тройку белые халаты нацепили большие очки, походившие на очки виртуальной реальности, по типу тех, что были лет сто назад. Гриша мерзко засмеялся, прошипев: «извращенцы». К тыльной стороне рук напялили приборы, переливающиеся красными огоньками по часовой стрелке.

Строчки в неизвестной программе запрыгали зашифрованными знаками, очень стремительно заполняя собою пространство экрана, продвигаясь в недра невидимого края. Послышался лёгкий щелчок, после которого три руки читаемых немного дёрнулись. Красные огоньки сменились зелёными, перестав нарезать циферблатные круги.

Просидев так полторы минуты, люди в халатах неспешно скрутили провода, отложив их в приготовленные маленькие чемоданчики.

— Готово. Очки можете снять. — В три голоса, словно высокотехнологичные роботы, проговорили специалисты.

— А что, когда мы, извольте, будем проходить ваш детектор лжи? — Спросил Михаил своего лаборанта.

— Простите? — Не понял тот.

— Михаил, вы уже его прошли. — Встрял Абсманов. — Вы в каком веке живёте? Думали, вам будут вопросы задавать и смотреть на реакцию организма? Вся ваша память уже скопирована на жесткий диск.

— Вот вы уроды, это разве законно? — Оскалился писатель.

— Такая уж работа, но всё по учебнику. Информация строго конфиденциальная, личную жизнь вашу никто не тронет… и ваши посторонние дела, так сказать. — Недвусмысленно подытожил Фёдор.

— Я так понимаю, кровь у нас уже успели взять, да? — Спросил Лёня.

— Да. Вот эта вот штучка, что у вас на руке, она не только кровь взяла, но и весь биологический материал. Заметили вон те светящиеся круги? Каждая из них взяла из вас всего по чуть-чуть, нам как раз хватит.

— А че эт ваши рабыни такие пришибленные? Под [ЦЕНЗУРА] пацанчики?! — Бзднул подросток, вставая и потирая руку.

— Потому что это не совсем люди. Для подобных ответственных работ мы берём специально выращенных (под конкретные функции) суррогатов, но это долгая история, расскажу как-нибудь потом. Следующая тройка! Так, вам Фёдор, — обратился Абсманов к уже дёрнувшемуся Мышкину, — не нужно. Вы и так проходили.

Мышкин остался на месте. Пошли Дина, Лёша и Соловьёв. Процедура повторилась механически точно. Финальная тройка: Союз и семейство Золотовых.

Не прошло и десяти минут, как всё было кончено. Даже не верится. Абсманов сиял яркой улыбкой. Говоря между делом, его оскал даже слегка пугал особо встревоженных.

— Отлично, просто отлично! Мы полностью закончили. — Торжественно громко прокричал Фёдор. — Вас, господа, я прошу в эту дверь. — Он пропустил мужчин в халатах в ту дверь, откуда пришла вся эта шобла свидетелей. — А вас, господа, я прошу пройти на выход через эту. — Его ухоженная ладонь указала на противоположную дверь, откуда выходили лаборанты.

Секретарь первый подошел к двери, ввёл пароль. Вежливо пропустив всю радостную и возбуждённую толпу, добавил:

— Сейчас друзья, минутку постойте там. Я захвачу одну папку и провожу вас к машинам. — Пролепетал он, закрывая дверь с обратной стороны.

Возмущенная звуковая волна оборвалась герметичной дверью, не дойдя до ушей куратора. Но тут ничего нельзя было поделать. Оставалось только ждать.

8. Вечная преданность

— Чудесные три года. Не правда ли? — Молодой человек Федя задумчиво смотрел в зеркальный потолок.

— Угу.

Возле причудливого, инкрустированного мрамором, комода стоял немолодой широкоплечий мужчина. Он был повёрнут спиной к Фёдору. Короткий ёжик обрамлял его затылок.

— Иногда я не понимаю тебя. — Продолжил молодой человек.

— А что ты не понимаешь? — Мужчина накинул свежий пиджак тёмно-асфальтного цвета, повернулся к собеседнику (и главному секретарю по совместительству) лицом. Под носом у него имелись густые усы на манер «щёточки».

Хоть некоторые историки ещё в состоянии вспомнить, что такой мужской «аксессуар» в древности носила одна гнида, но сама ассоциация давно канула в искривлённой и забытой истории. Жизнь человеческого потребления сделала круг, где «щёточка» снова стала одной из многочисленных популярных причесок.

— Я не понимаю, почему в одно мгновение ты [ЦЕНЗУРА], а моргнув, становишься бюрократически сух. Тебя не снимают камеры, нет рядом твоих «экономически выгодных союзников…»

— Слушай, прости. Я знаю, как всё это выглядит, но пойми, сейчас достаточно напряженная ситуация. Е-е эти… сам понимаешь «кто», давят своей хуйнёй тупорылой. Хотят задрать нам ноги, взгромоздив их на плечи, сделав из нас послушную сучку. И всё из-за крыс, которые как-то умудряются выносить строго засекреченную информацию. Благо, ещё хоть в-ю с-ю удаётся контролировать, но ведь могут в край обнаглеть. — Тут В-ь сильно закашлял, прикрывая рот кулаком.

— У тебя кашель уже сколько дней?

— Дней? Да, мы действительно не так много времени проводим вместе. — Шутливо смягчился мужчина.

— Врач?

— Ещё не был.

— Планируешь?

— А ты советуешь?

— Настаиваю. — Пылко ответил Абсманов, приподнимаясь на локтях.

— Прости [ЦЕНЗУРА], не сейчас. — В-ь также, в своей публично строгой манере подошел к [ЦЕНЗУРА], п-л в щ-у чуть задержавшись так, чтобы в-ь з-х.

— Ты ведь знаешь, это крайне [ЦЕНЗУРА] жест. И очень жестокий, в контексте…

— Знаю. Я сам, знаешь ли, страдаю.

— Я такого не говорил.

— Но иногда так чувствуешь. Не волнуйся. Через пару дней я вернусь, и мы продолжим беседу. У меня будет три свободных дня. Отдохнём по полной программе.

— А к врачу когда?

— Успеется. — В-ь глянул на часы. — Прости [ЦЕНЗУРА], пора. — Он последний раз посмотрел на Федю по-человечески, затем изменившись в лице, придавая себе грозный, непробиваемый вид.

— С праздником! — Крикнул Абсманов вслед, так и находясь в приподнятом положении.

В-ь остановился у самой двери. Голова его повернулась в пол-оборота, выставляя свой топорный профиль. Он задумчиво кивнул и вышел, не промолвив больше ни слова.

— С праздником, Федя. — Сказал сам себе Абсманов, плюхаясь головой на подушку. Его занимало много разных мыслей, но о самом себе он предпочёл не думать.

Три года о-й с ч-м, который большую часть времени посвящает работе. И эта «трибунная» маска — достаточно распространённый эффект у публичных людей, которые забывают снимать образ, заигрываются. Потихоньку, маленькими шажками, они начинают верить в своё амплуа, а затем так в него поверят, что окончательно теряют домашние черты.