Южане и северяне

— Ой, что вы говорите! Во времена японского колониального правления вы были коцыкаи [18] ! Значит, умели кататься на велосипеде? После окончания обычной школы вы один уехали на чужбину, а потом после освобождения поехали учиться в пхеньянскую школу русского языка. В то время как три старших брата по-прежнему оставались в уезде Коксан…

Главный между тем рассказывал, что трое или четверо выпускников русской школы, с которыми он учился вместе ещё до начала войны, стали офицерами. Они носили по четыре средние звездочки на погонах, а некоторые из них — и вовсе две [19] . Конечно же, этими примерами он прежде всего хотел похвастаться перед собравшимися своими связями. Вместе с тем можно было предположить, что если он до сих пор находится в чине капитана и носит три маленькие звездочки, то в те времена, наверное, и вовсе был круглым дураком.

18

Посыльный в годы японского колониального господства.

19

Согласно северо-корейской системе того времени, четыре средние по величине звездочки на погонах обозначали звание «майор», две большие звездочки — «подполковник».

Хотя пирушка продолжалась недолго, главный начальник за это время показал всю свою ничтожность, а офицеры-новички поневоле становились объектом для язвительных шуток со стороны Ким Докчина и Ян Гынсока.

Я почувствовал легкое опьянение и пошел к дому, в котором остановился на ночлег наш отряд. Когда я вернулся, мой сосед по комнате Но Чжасун из Янъяна как-то странно посмотрел на меня. В комнате ёнбёнской компании царила мертвая тишина. Было слышно лишь, как шепчутся между собой бодрствующие.

Настроение у меня было паршивое, а тело в один миг вдруг стало вялым. Я незаметно подозвал к себе господина Чо Сынгю, и мы вместе пошли к берегу моря.

Заканчивалась вторая декада августа, но дни по-прежнему стояли теплые и солнечные. Казалось, война шла где-то далеко-далеко от нас. Мы сели на большой камень у берега и долго молчали. Глядя на горизонт, я первым прервал молчание:

— Мне кажется, что по лунному календарю сегодня шестое июля.

Затем чуть громче спросил:

— Вы написали, что ваш адрес — провинция Кёнгидо, Пхочон. Вы родились там?

Господин Чо мельком взглянул на меня и четко ответил, что родился в Сеуле, в Ёнсане.

— А с какого времени вы стали жить в Пхочоне? — уточнил я свой вопрос. Явно недовольный такими подробными расспросами, он резковато ответил, что живет там с 1947 года.

— Значит, в ряды добровольцев вы вступили в Пхочоне, — предположил я.

После напряженной паузы он нехотя ответил:

— Если сказать правду, я не по доброй воле стал добровольцем — меня случайно поймали на дороге. Конечно, у меня была возможность удрать, но я этого не сделал, потому что своими глазами хотел увидеть жизнь в Северной Корее. — Словно удивляясь своему откровению, он слегка усмехнулся, а затем добавил:

— Сегодня многие терпят огромные бедствия, и я не могу смотреть на это равнодушно.

Я подумал, что он говорит неискренне, но все же спросил:

— Значит, там вы впервые встретились с Каль Сынхваном?

— Да. По дороге на Север.

— Выходит, что вы присоединились к сеульским добровольцам в Пхочоне.

— Да. Именно так оно и было.

Поневоле у меня возникал вопрос: каким образом член Трудовой партии мог быть вот так запросто схвачен на дороге? Допустим, случается всякое. Но чем он занимался в уезде Пхочон после освобождения страны? Был служащим на соевом предприятии? Но член Трудовой партии должен был иметь более достойный пост. К тому же как член партии он должен был ходить в красной нарукавной повязке и никак не мог быть задержан.

— Как же остальные добровольцы узнали, что вы член южнокорейской Трудовой партии?

— По дороге я случайно разговорился с человеком примерно моего возраста, и мы вместе остановились на ночлег в одном частном доме. Ну и горазд же он молоть языком!

Я насторожился, услышав последние слова. Дело в том, что, когда я жил вместе с Каль Сынхваном в Тансалли, у меня тоже были кое-какие похожие мысли на этот счет. Полагая, что слова собеседника в какой-то мере правдоподобны, я осторожно спросил:

— А Каль Сынхван случайно не говорил с вами обо мне?

— В общем-то, да. Говорил. Но я называю его пустомелей не поэтому.

Поскольку разговор наш перетек в дружескую беседу, я решился уточнить свой вопрос:

— И все-таки, что он говорил конкретно обо мне?

— Говорил, что у людей, получивших образование на Севере, имеются определенные пробелы в вопросах классовой позиции. А также что у многих из них отсутствует последовательная идеологическая ориентация.

Соглашаясь с его словами, я ответил, что это вполне возможно.

Чо Сынгю продолжал:

— Впрочем, я не знаю, какие проблемы возникли у двух товарищей. И потому не могу судить о них. Одно бесспорно: не все вопросы решаются по одной определенной схеме. Суждения не должны основываться лишь на каких-то принципах. В реальной жизни все куда сложнее. Решение любого вопроса зависит от того, кто и как понимает проблему, А в данном случае проблема, возникшая между вами и господином Каль Сынхваном, пусть даже и незначительная, могла бы иметь неприятные последствия. К счастью, с отъездом Каль Сынхвана для вас все закончилось благополучно.

Удивленный откровенностью Чо Сынгю, я сказал:

— Впрочем, взаимная критика — это не так плохо. И она должна присутствовать в общении.

— Конечно, это так, — ответил Чо Сынгю, делая вид, что согласен со мной. И тут же добавил:

— Взаимная критика может быть эффективной только в том случае, если в партийной организации имеются подготовленные кадры. Люди, преданные делу партии и проникшиеся духом крепкой дружбы с товарищами по общей борьбе. В противном случае увеличится число раздоров. Недопонимание со временем превратится в ненависть друг к другу. В результате начнется политическая борьба за власть между различными группировками. Если это произойдет, то ни о какой серьезной работе уже не может быть и речи. Вчерашние борцы за справедливое дело превратятся в никчемных людишек.

Я тихо сказал, что для меня все это слишком сложно, но, мол, кое-что я все-таки уловил. Чо Сынгю моментально отреагировал на мои слова:

— Конечно, вам, наверно, трудновато понять такие вещи.

К моему удивлению, в течение тех нескольких минут, что мы разговаривали на равных, он превратился в другого человека. Прежде всего это проявилось в его высокомерной манере разговора. Я изо всех сил старался вернуть наши отношения в прежнее русло. С этой целью я задал ему вопрос:

— А что вы имели в виду, когда говорили, что Каль Сынхван — пустомеля?

Мне показалось, Чо Сынгю не спешит с ответом. Он как будто через силу выдавливал из себя слова:

— Уже в начале нашей встречи в Пхочоне я понял, что он несмышленый молодняк.

После небольшой паузы он сказал, что, по его мнению, членом партии этот человек стал случайно.

— Конечно, допускаю, — утверждал он, — что Каль Сынхван организовал добровольцев в Сеуле и привел их на Север…

Затем Чо Сынгю довольно подробно рассказывал, как в начале 1947 года в Южной Корее принимали в партию всех подряд: