Южане куртуазнее северян

Мари и Кретьен. Они ездили в Пуатье тогда, весной… Вернулись оба странные, сияющие, будто бы слегка чужие. Она засмеялась тогда невпопад, когда он сказал — «Наш поэт»… А еще они ездили кататься, или на охоту — второго дня. Они вдвоем, паж и собаки… Как раз тогда он покупал испанских коней у приезжего купца и не мог с ними поехать. А вчера, когда он вошел к ужину, они сидели рядом на скамейке и слишком быстро вспрянули ему навстречу, он еще засмеялся — «что это вы вскакиваете, врагов, что ли, ждали?..» Она была раскрасневшаяся, а он … а сегодня утром она сказала — «О, мессир Наив», со странной такой интонацией, когда он передал ей кубок… Анри сказал тогда — мы как Роланд, Оливье и Альда, а он ответил — нет, нет, не хочу… (О, на самом-то деле потому, что Мари — дочь Короля Луи, а Кретьен не хотел бы, как это ни дико, быть сыном этого короля. А стать дочерью простолюдина вряд ли согласилась бы сама Мари. Гм, да, ведь Кретьен же сын простолюдина… Ну ладно, ну ее, эту тему.) Или… вовсе не потому?..

Так! Анри, дубина проклятая, какого черта?!.. Что за дрянью ты занимаешься, клянусь кровью Господней?! Ты же выискиваешь следы вины, которой нет, нет, нет, и ты это прекрасно знаешь и сам! Ты что, серьезно решил заподозрить Мари, чистейшую, любимейшую Мари, которая была так нежна с тобою сегодня ночью, и — Кретьена?! Кретьена, Наива, лучшего друга, человека, который однажды спас тебе жизнь?.. Позор на твою дурную голову, если ты способен на такое! И из-за чего — из-за речей какого-то Мо, злого клеветника, которого ты в жизни терпеть не мог, который всегда завидовал всем, кому попало… Да, ему, бедняге, честолюбивые замыслы придавили — и то ли еще будет с человеком, который смеет говорить подобные вещи! (даже если они являются правдой, Анри, даже если они яв…)

Прекратить! Я приказываю себе это прекратить, мысленно завопил Анри, ударяя костяшками кулака о лестничные перила — так, что здорово ссадил кожу. Боль в руке отдалась до самого локтя, и ясность разума слегка вернулась к графу Шампанскому. Посасывая разбитые суставы, он сбежал по лестнице вниз, намереваясь присоединиться к трапезе — лучший час за целые сутки, когда дела дня уже окончены и каждый предоставлен самому себе, час, который друзья по обыкновению проводили втроем.

Какая же радость осеняла своим крылом огромную трапезную, где Оргелуз, Оргелуза и Наив ужинали в тесном кругу, на том конце стола, что ближе к камину, при свете всего лишь нескольких свечей, что придавало огромному залу вид замкнутого, удивительно уютного пространства… Бывало, что дела с утра и до вечера разлучали их троих, и они не успевали увидеться в течение дня; но непременно сойдясь за вечерней трапезой, неторопливо потягивая вино и обмениваясь шутками и нежными словами, муж, жена и их лучший друг обычно наверстывали упущенное. За ужином нередко засиживались допоздна, и Кретьен читал им что-нибудь новенькое (Анри, утомленный за день, под его стихи иногда засыпал — к крайнему своему конфузу. А Мари смеялась, а Кретьен даже не обижался — он давно знал графа, и понимал, что друг уж каков есть, его не переделать…) Или просто так сидели втроем, если был в камине огонь — смотрели в огонь, говоря ни о чем и смеясь самым лучшим на свете смехом — не от веселья, а от радости. Вы замечали, как часто смеются друг над другом те, кто друг друга любит?..

…Когда Анри спустился, Кретьен и Мари уже ждали за столом. Кретьен по привычке распорядился об ужине за хозяина, и им подали прекрасную оленину в собственном соку, щедро обсыпанную перцем — все трое обожали острое, и сарацинская приправа закупалась замком графа Шампанского в огромных количествах, несмотря на высокую цену. Еще на столе дымилось блюдо с жаворонками, жареными с фруктами, — жаворонков очень любила Мари. Вино за ужином пили светлое, легкое, то самое, коим славится Шампань. Слуг, по вечернему обычаю троих друзей, Кретьен и Мари отослали прочь — они любили кушать втроем, прислуживая друг другу на манер некоей игры или ритуала, и только накрыть и убрать со стола предпочитали поручить кому-нибудь еще. Сейчас ни Наив, ни Оргелуза еще не приступили к еде в ожидании своего друга и повелителя; они просто сидели за столом — Мари в высоком креслице рядом с резным «троном» хозяина замка, а поэт — слева от нее, на углу; озаренные ясным свечным пламенем, они вели какую-то негромкую радостную беседу, Мари чуть откинулась назад, тихо смеясь… Оба они были такими… такими красивыми, спокойными и своими, что у Анри защемило сердце от острого презрения к себе. (И как он мог подумать, что…) Или… не от презрения?..

— А, вот явился! С давних пор Мы не видались, монсеньор! —

радостно поднимаясь ему навстречу, воскликнул Кретьен. Понятно, они в стихи играют, вот почему смеются… Кретьен и Мари часто развлекались подобной забавой, то вдвоем, то при Анри — который в игре, однако, не участвовал, только смеялся вместе с друзьями. Анри так не умел. Рифмы не шли ему на ум, строчки не складывались — что, однако, не мешало ему, остро чувствующему свое отличье от этих двоих, получать от сего отличья радостное удовольствие. И стишки ему тоже нравились, особенно смешные он просил записать — а они обычно отказывались, говоря, что пустяки того не стоят. Вот и Мари сейчас подхватила инициативу, поворачивая к мужу улыбающееся, до боли красивое лицо:

— Опаздывать для вас позор! Враг человеческий хитер, Мы думали, уж не упер… Ах, не украл ли вас сей вор! — Но мы, как херувимский хор, Взываем: сядьте, монсеньор! —

подхватил Кретьен, устремляясь навстречу другу. Но, наткнувшись на его замороженный взгляд, он моментально бросил стихотворный лад:

— Анри… Что с тобой? Что-нибудь случилось?..

— Да нет, — граф выдавил улыбку, опускаясь в свое резное кресло. Ему было стыдно до тошноты, будто он все лжет или прячет отравленный кинжал в рукаве, явившись на семейный ужин. — Все хорошо, просто я… думаю о своем. Мне тут надо обдумать… одну вещь. Не обращай внимания, лучше порежь мясо.

Кретьен кивнул, вонзая нож в ароматную толщу жаркого. Сок заструился по серебряному блюду для резки, источая умопомрачительный аромат; Анри тем временем, стараясь не смотреть никому в глаза, взял себе круглый ломоть хлеба. Жена глядела на него с легким недоумением, тревогой, и он потянулся погладить ее по щеке.

— Ну, Гордячка… Не беспокойся. Правда, все хорошо. Налить тебе кларета?

Мари, встревоженная небывалым для Анри резоном — граф решил что-то обдумать — поднесла кубок к губам, следя за ловкими руками Кретьена. Тот быстро и изящно расправился с оленьим боком и положил небольшие душистые куски на хлеб — первому Анри, второй — Оргелузе, и, наконец, себе. Удивительно, как он умудрялся все делать красиво — даже просто смотреть, как он режет мясо, было удовольствием. По-настоящему хорошее настроение трудно испортить — и Мари, отвлекшись от тревог, бросила в друга новой рифмой:

— Кретьен!.. А вот, рифму на «жаркое»!

— Как вкопанный, замрешь средь боя И вскрикнешь: Боже, что такое? А то ожившее жаркое… — Бежит, не обретя покоя! —

рассмеялась Мари, подхватывая кусочек мяса тонкими пальцами. — А еще, Наив, мы просто должны… рифму на Анри!

— Пожалуйста, моя госпожа…

Прекрасней графа, чем Анри, Ты не отыщешь, хоть умри, Вплоть от Лиможа до… Витри. — Вплоть от заката до зари… Вокруг и вовсе не смотри — Всех превосходит наш Анри! Хоть в рай живого забери…

— Хороший олень, — заметил превосходящий всех граф, натянуто улыбаясь. Мари жалобно воззрилась на Кретьена, тот только пожал плечами. Его как раз не удивляло желание друга молча подумать о своем — сам он так делал всегда, когда что-то писал.

— А что ты сегодня делал? — спросила Мари как ни в чем не бывало, глядя при этом не на супруга, а на пламя свечей.

— Да так. С оруженосцами занимался. Ничего оруженосцы. Особенно этот… как его… Не помню.

— Жеан? — спросил Кретьен с интересом, отрезая себе еще мяса. Сам он интересовался успехами юношей, а в судьбе некоторых, например, вот этого Жеана, принимал особое участие. Хороший мальчик, сын доброго знакомого, храбрый и вежественный…

— Да-да, Антуан.

Беседа явно не клеилась. В молчании расправились с оленьим боком, Мари даже не хотела жаворонков и пощипывала виноград. Светлое лицо ее затуманилось. Она была в простом полотняном шенсе с вышивкой по вороту, без шелкового платья, и тесный жилет, облегающий фигуру, она тоже не надела на простой семейный ужин; волосы ее, придерживаемые только тоненьким обручем, сейчас казались совсем темными. Так бывало всегда, когда юная графиня грустила; а в радости ее локоны сияли и бывали чуть ли не золотистыми.

Чтобы развеять ее печаль, Кретьен скатал хлебный шарик и вместе с рифмой — так они часто делали — бросил его в госпожу. Шарик мягко ударился о ее плечо и отскочил на стол. Анри вздрогнул.

— Донна Оргелуза, рифма на «Ланселот»!

— Сел на коня спиной вперед Великий рыцарь Ланселот! —

оживилась Мари, посылая хлебный катыш обратно через стол.

— То королеву не спасет, Зато ей радость принесет! —