Южная сторона

Я поприветствовал их, после чего побежал за домашкой. Она была прежде всего. Сначала домашка, потом всё остальное. Как будто это важно. В школе мы изучали кучу предметов, которые я ненавидел. Мне всегда нравилось писать, но никак не решать примеры по алгебре, в которых цифры использовались только для обозначения степени. Всё остальное – буквы – тёмный лес. Благо, в начальной школе не было ничего, что я бы не понимал. Всё просто: умножение столбиком, спряжения глаголов, стихи. Я принёс тетради с наспех сделанными записями маме. В основном она проверяла всё, что я делал. Папа старательно делал вид, что меня не существует. Как только мама взяла в руки мою тетрадь, зазвонил телефон. Кто бы это ни был, я тут же его возненавидел.

–Яо, посмотри его домашку, дорогой, – протараторила она, после чего ответила на звонок.

Я стоял в гостиной. Сейчас из их с мамой спальни должен был выйти папа, но он не спешил. Мы оба молились, чтобы мама поскорее закончила говорить по телефону. Прошло несколько минут. Надежда угасла. Тогда отец, переодевшись в домашнее, вышел и забрал из моих рук тетради, которые я держал всё это время. Он сел на диван, открыл тетрадь по математике, пробежался глазами по последней записи, закрыл, бросил рядом с собой. Он проделал подобное с остальными тетрадками и, когда все они неаккуратной стопкой лежали на диване около его коленки, встал. Он даже не посмотрел на меня. Просто ушёл шариться на кухне в поисках еды. Я старался сделать уроки как можно быстрее и допустил пару ошибок. Несколько слов были перечёркнуты. Папа наверняка это заметил, но не подал виду. Я, как дурак, стоял посреди гостиной всё это время. Было сложно заглушать ту грусть, которая охватывала меня каждый раз, когда я осознавал его отношение ко мне. Собравшись с мыслями, я быстро собрал тетради и унёс их в свою комнату. Через пол часа я услышал мамино громкое «За стол!». Каждодневная пытка. Иногда папа приходил домой под ночь, и мы с мамой ужинали вдвоём. Но сегодня не такой день. Я спустился на кухню. Кухня, гостиная и спальня родителей были на первом этаже, а моя комната – на втором. Отдельно. Когда я сел за стол, мама положила мне запечённую грудку с рисом. Она вкусно готовила, но я не мог наслаждаться едой в такой обстановке. Хотелось раствориться в воздухе и посмотреть на реакцию родителей. Они были бы невероятно рады, что их обуза исчезла. Но я продолжал жить им на зло. После того, как я запихал в себя всю еду, я встал, сказал спасибо, убрал за собой и ушёл в комнату. У меня в запасе было множество способов провести вечер: от простого лежания на кровати со взглядом в никуда до попыток наконец-то освоить стойку на руках.

По вечерам я часто видел, как родители вместе смотрят телевизор. У меня никогда не хватало смелости подойти и попроситься посидеть вместе с ними. А они, в свою очередь, никогда меня не звали.

Они не ругались, по крайней мере, при мне. Они умело скрывали от меня всё, что касается их жизни. Я даже не был уверен, любят ли они друг друга, ведь при мне они почти не разговаривали. Только когда я был где-то далеко, когда не мог их слышать, они позволяли себе общаться. На тот момент я не помнил, когда отец последний раз говорил со мной. Думаете, сейчас будет часть, где я собрался с мыслями и решился подойти к ним с просьбой вместе провести вечер? Нет. Я был дико голоден. Я решил, что пусть меня поймают и накажут, но я должен попробовать пробраться на кухню и стащить оттуда пару булочек. Попросить? Нет. Я «потерплю, ничего со мной не станет», к тому же, мы только что поели. Только это было бесполезно. Еда, которую я ел с ними за одним столом, не приносила мне чувство сытости. Я вообще не был уверен, переваривается она или просто где-то скапливается.

Бесшумный спуск по ступеням давно был отработан: я чётко знал, на какую из них и куда именно наступать. С лестницы я спустился прямо к кухне. Родители сидели на диване в гостиной, смотрели телевизор и о чём-то говорили. Я мог отчётливо их слышать, но мне это не нужно. Я присел как можно ниже, и потихоньку начал продвигаться к кухне. Если делать это без резких движений, то никто не заметит. Но если бы я побежал, то мамино боковое зрение бы тут же меня засекло. Я это уже проверял. Стен в этой части дома не было, поэтому я полагался на темноту и на увлечённость родителей вечерней программой. Спустя пару минут я преодолел самые сложные несколько метров. Теперь я сидел посреди кухни, а от мамы с папой меня закрывал высокий шкаф. Я смог приподняться и открыть дверцу, достать с полки булочку с сыром и сухарики. Хорошо бы ещё и воды взять, но это слишком опасно. Она стояла в бутылях, из которых её нужно выкачивать, а это шумный процесс. Обойдусь, или спущусь позже, уже не скрываясь, ведь я «просто попить». Да, так и сделаю. Я старался не шуршать упаковками. Телевизор был громче, чем меня и спас. Я также медленно и тихо выдвинулся в обратный путь. Шаг, ожидание, снова шаг, снова жду. Я успешно дополз до лестницы. Пару раз я достаточно громко зашуршал упаковкой от сухариков и уже было расстроился, но мне повезло в этот вечер. Родители с головой ушли в просмотр. Я начал с привычной ловкостью и прыткостью забираться по ступенькам, но тут услышал, как началась реклама. Я был почти на самой верхушке. Осталось каких-то две ступеньки. Даже если мама или папа встанут, они не должны меня заметить, тут слишком темно: лестница вела в чёрный коридор, на конце которого дверь в мою комнату, где чаще всего тоже темень. Я чуть ли не лёг на одну из ступенек. Папа отключил звук. Теперь было важно не дышать. Он встал и двинулся на кухню. Как же вовремя я оттуда улизнул, ведь, задержись я там ещё на полминуты, был бы схвачен и арестован. Сердце билось довольно громко, несмотря на то, что делал я подобное далеко не в первый раз. Не важно, сколько у меня было таких вылазок, это каждый раз страшно. Ничего я не мог с этим поделать. Папа открыл холодильник, достал оттуда бутылку пива и пошёл обратно на диван к маме. Я понятия не имею, откуда у нас в холодильнике спиртное, ведь когда я заглядывал в холодильник, там ничего подобного не стояло. Реклама продолжалась, и папа в тишине открыл бутылку, положил крышку на стол и обратился к маме:

–Зачем ты мне сказала проверить его домашку? Ты же знаешь, как я к этому отношусь, – в его голосе было недовольство, но упрёка в мамину сторону я не почувствовал.

Интересно, под «этим» он подразумевал саму ситуацию, в которой он остался со мной наедине, или меня? Мама не спешила отвечать. Она слегка повернула голову сначала в одну сторону, а потом посмотрела вверх. Моя лестница находилась сзади, поэтому я мог видеть спинку дивана, головы родителей и экран телевизора, и лишь догадывался, какие выражения лица у них были. С одной стороны, я не хотел слышать мамин ответ, да и сам этот вопрос – тоже. А с другой, я впервые наблюдал, как они открыто говорят что-то обо мне. В любом случае, выбора у меня не было, пока идёт реклама, я сижу смирно.

–Я подумала, может хоть что-то ему скажешь, вчера он мог умереть – мама сказала это обычным холодным голосом.

–Если бы тот сопляк его не нашёл, его бы сейчас здесь не было. И мы бы… –начал было отец.

–Остались совсем одни? – мама перебила его – Без детей? Ты же знаешь, что у нас их больше не может быть, так зачем ты снова поднимаешь эту тему? – она это говорила тихим голосом, но в нём слышались нотки отчаяния и нервозности, – у нас есть Хидэте, так давай принимать его таким, какой он есть, несмотря ни на что. У тебя есть сын, а ты желаешь ему смерти. Да что с тобой, в самом деле…

Её голос дрожал. Он по-прежнему был тихим, но теперь она не пыталась скрыть отчаяние и подступающие слёзы. Я не видел её лица, но уверен, она заплакала. Мама вскочила с дивана и быстрым шагом пошла в комнату. Папа остался неподвижен на какое-то время. Я не понимал. Теперь вообще ничего. Было гораздо проще считать, что они меня просто ненавидят. С папой всё ясно, это так и было, но мама… Как я могу узнать причину такого отношения ко мне? Подойти и поговорить начистоту – слишком страшно. В тот момент я просто молился, чтобы они меня не увидели, и чтобы хоть что-то издало громкий звук, под который я смог бы сбежать оттуда. Реклама закончилась. Папа всё также сидел на диване, мама оставалась в спальне. Тогда отец выключил телевизор, тяжело вздохнул и пошёл за ней. Как только он растворился в дверном проёме – входе в их комнату – я тут же взлетел по оставшимся двум ступенькам, и проскользнул к себе, не издав ни звука. Позабыв о том, зачем я решился на эту вылазку, я сел на кровать с уставился в стену.

Что только что произошло? Мне хотелось знать. Поговорить с мамой? Нет. Не просто же так она так со мной общается. Может, я всё понял неправильно? Может, Она имела ввиду что-то другое? Перед отцом она заступилась за меня, значит, я могу на неё рассчитывать. Она меня защитит, если папа на меня разозлится. Так, может, поговорить с ним? Нет. Это немыслимо. Я не помню, когда в последний раз смотрел ему в глаза. В его карие глаза, которые выражали презрение и ненависть. Даже не видя его взгляд, я ясно понимал это.

И тут пришла идея. Она мне сразу не понравилась, но другого выхода я не видел. Я решил, что смогу что-то узнать из их вечерних разговоров, если буду так же, как и сегодня, скрываться около лестницы. Если меня поймают, смогу свалить на то, что захотел есть и решил незаметно пробраться. Это был ужасный план, но ничего лучше я придумать не мог. Точнее, я знал, что можно поговорить начистоту, но мне это не под силу.

В этот вечер я даже не плакал после услышанного, я всего лишь получил подтверждение своим догадкам по поводу папиной неприязни. Всю мою жизнь он мне это показывал. А теперь озвучил. У меня было трое друзей и, возможно, мать. Вы даже не представляете, как это много. Это целый мир, который встанет на мою сторону в случае конфликта.

Следующие две недели я каждый божий день сидел на полу за перилами лестницы по несколько часов. Заметить меня было можно только посветив фонариком, поэтому я был достаточно спокоен. Я многое узнал: мама, и вправду, относилась ко мне лучше, чем я думал. Я ей не безразличен, но особой симпатии она ко мне не питает. Думаю, это материнский инстинкт или вроде того, не более. Хотя для меня до сих пор оставалось загадкой, почему она это скрывает не ото всех, а от меня. Она была рада, что я хорошо учусь, не отлично, но всё же, хорошо. Она знала, какую еду я люблю, а какую – нет. Знала, что моя любимая рубашка уже вся износилась. И надо бы купить новую, но я не захочу расставаться со старой. Как я понял, именно папа всегда ограничивал проявление её чувств ко мне. Почему? Об этом они не говорили. Я решил, что сам спрошу это у мамы, нужно только набраться храбрости и выждать подходящий момент.

Отец меня ненавидел. Я был слабым, зашуганным мямлей по его словам. На все мамины возражения, что именно из-за папы я стал таким, он отвечал, что это не так. Если бы во мне было заложено мужество, храбрость, то они бы в любом случае проявились. И ему не важно, что это полный бред. Даже тогда я это понимал.

Я узнал много нового не только о себе из их разговоров, но и о них самих, ведь никто мне ничего не рассказывал. А я не спрашивал. Мамино любимое блюдо такое же, как и у меня: шницель с пюре и подливой. А ещё она не любит острое, а папа любит. Ещё мама больше всего любит баскетбол. А папа, понятное дело, футбол. Из-за разных интересов они никогда не смотрят вместе спортивные матчи. Ещё папа не хочет, чтобы я оставался в Си-Номавари. Он решил, что я отправлюсь Мэйнтэил, город миллионник, и сам буду зарабатывать себе на жизнь. Мама же хочет, чтобы я остался в городе и учился в нашем институте искусств. А я понятия не имел, чего хочу.