Южный комфорт
Шрифт:
– А ты не пробовал найти эту мать? Уже когда сам стал юристом.
– Нет, не пробовал. А что бы я ей сказал? Что мы и дальше будем судить чьих-то детей? У меня такое впечатление, что преступники - как дети. Уже он седой, вроде бы солидный, уже у него самого внуки, а начни следствие - и появляется его мать. И все матери хлопочут, просят, плачут. Ужас! Люди даже не предполагают, как трудно стоять на страже закона.
– Бывает еще труднее, - шмыгнула носиком Наталка.
Твердохлеб, не уловив насмешливости в ее голосе, встрепенулся:
– Кому еще труднее?
– Тому,
– Прости... Я редко бываю таким... Как-то оно само получилось.
– Как дождь? Ты, наверное, родился под дождем, и тебе все равно, а я вся дрожу. Знаешь что? Ты мог бы меня проводить?
Он обрадовался, растерялся и испугался.
– Проводить? Но ведь я... Уже не раз...
– Ну, до метро. Тут недалеко.
– До метро?
– разочарование его было таким неприкрытым, что Наталка пожалела Твердохлеба и мягко пожала ему руку.
– До метро, а там будет видно. Идет?
Они почти бегом бросились к входу в метро, долго отряхивались в теплом укромном уголке, не подходя к эскалатору, когда же Наталка слишком уж выразительно посмотрела в ту сторону, Твердохлеб несмело кашлянул:
– Кхе-кхе, так, может, я хоть в метро с тобой?
– Тебе не обязательно спрашивать моего разрешения, чтобы кататься в метро, - засмеялась она.
– С тобой - это не кататься. Это - с тобой.
– А не поздно?
– Для меня такого понятия не существует.
– И никогда не существовало?
– Сейчас это не имеет значения.
Они уже стояли на ступеньках эскалатора, который с едва слышным тарахтением вез их в глубокое тихое подземелье.
В вагоне оба молчали. Пассажиров было немного, все промокшие под дождем, но не настолько, как Наталка и Твердохлеб. Это делало их как бы тайными сообщниками, и Наталка взглядом показывала Твердохлебу, как они, промокшие до нитки, выделяются этим среди всех. Неужели только этим?
Он провожал ее от метро до трамвайной остановки и там стал жаться-мяться, выказывая молчаливое намерение ехать с ней еще и трамваем.
– Ты все же хочешь увидеть мою гостинку?
– Ну, если ты не против...
– Я против, против, против!
– громко зашептала она ему в лицо. Слышишь: я против!
– Извини, я не хотел тебя обидеть. Извини...
– Но ведь ты такой мокрый, - неожиданно произнесла она, обернувшись к трамваю, который приближался к остановке.
Твердохлеб подсадил Наталку на ступеньку, а когда она уже была в трамвае, медленно поднялся и сам. И снова молча ехали они в полупустом вагоне, и Твердохлеб не знал, куда они едут, ждал нужной остановки и боялся ее, поэтому вздрогнул, когда Наталка прикоснулась к его руке и показала глазами на выход.
– Уже?
– Приехали.
Гостинка светилась в темноте множеством окон. Девять, а то и все двенадцать этажей, набитых молодежью, которая не знает ночи, усталости и вот такой беспризорности, как у Твердохлеба. Наталка шла к дому быстро, он едва успевал за ней, все время хотел спросить, идти ему за ней или отстать, но она не хотела расспросов, почти бежала, убегала от него, а может, от самой себя, только в подъезде возле лифта решилась взглянуть на Твердохлеба,
и он не уловил, чего в этом взгляде больше: насмешливости, предостережения или испуга.– Имей в виду: я живу высоко. Девятый этаж.
– Для меня девятка всегда была счастливым числом. А высота - я могу хоть пешком на твой девятый...
– За это тебя "Вечерний Киев" не прославит.
– Я привык обходиться без славы.
Лифт спустился вниз, полный молодежи. Твердохлеба никто и не заметил, его оттолкнули в сторону, ребята и девушки гурьбой окружили Наталку.
– Наталка!
– Привет!
– Да ты вся мокрая!
– Разве дождь?
– Ты что - пешком?
– А трамвай?
Сыпали вопросами, не давая ответить, смеялись, подталкивали друг друга. Наталка незаметно отошла к лифту, проталкивая впереди себя Твердохлеба. И не поймешь: с ней этот человек или сам по себе. Когда оказались наконец в кабинке и лифт, щелкнув стальными тросами, со смачным шипением понесся вверх, Твердохлеб несмело приблизился к Наталке, попробовал заглянуть ей в лицо. Оно встревожило его испуганной смуглотой. Может, от скупого освещения? Экономьте электроэнергию и щадите свои чувства?..
– Ты извини, что я так нахально в этот лифт, - пробормотал Твердохлеб.
– Но те, там, внизу, просто затолкнули меня в кабину. Они что - твои знакомые?
– А здесь все мои знакомые!
– Только я чужой.
– Не прибедняйся.
Лифт хлопнул, двери автоматически раздвинулись, Наталка выпрыгнула первая, подала руку Твердохлебу.
– Тут порог, не зацепись.
Коридор в обе стороны тянулся, будто в гостинице. Чем-то напоминало барак из Твердохлебового детства.
– Вот такая она - гостинка?
– Вот такая.
Она искала ключи в сумке, подходя к одной из многочисленных дверей. Твердохлеб успел заметить цифру на двери: 59. Когда она уже открывала ее, Твердохлеб ухватил Наталку за руку.
– А тетя Мелашка?
– Уехала в село. Но если мама узнает, что я впустила к себе чужого человека, она меня убьет!
– Разве я чужой?
– А какой же?
– Так, может, мне лучше уйти?
– Уже приехал. Гостей не прогоняют. Хоть немного обсохни.
Из коридора дверь открывалась прямо в комнату. Даже намека на переднюю. Чудеса архитектуры! Наталья мигом сбросила свое пальтишко, и Твердохлеб успел заметить, что она снова в платье-безрукавке ослепительно-вишневого цвета. Хотел сказать, как ей идет это платье, но Наталка нетерпеливо дернула его за рукав:
– Снимай эту мокрядь, повешу, чтоб хоть вода стекла.
– Куда же ты ее?
– А в ванную, там у меня вешалка. Больше негде.
– Давай я сам.
– Там вдвоем не уместимся, давай сюда.
Почти стянув с него мокрое пальто, она на миг исчезла за маленькими дверцами в стене слева и сразу же вернулась, обеими руками пригладила волосы, небезопасно для Твердохлеба подняла руки, и он целомудренно отвернулся.
– Ну, - пригласила Наталка, - проходи. Вот это мои палаты. Там еще дверь - в спальню. Четыре квадратных метра. Тахта и шкаф. Входить можно только боком. А живу на этих двенадцати метрах. Мне хватает.