Южный Крест

Ирка сделала шаг к подруге, но та задрожала с огромным напряжением и, сжав свое лицо, страшно закричала. Через секунду слезы хлынули, сотрясая ее, и Боб с Иркой, бессмысленно озираясь, потащили ее к дивану. У нее началась истерика. Света что-то пыталась сказать, но не могла и, обливаясь слезами, порывалась убежать через заднюю дверь в сад. Долго не отвечала, обнимая Ирку, пряча лицо.

Видно было, что Ирка глубоко потрясена этим неожиданным для нее обликом Ильи. Она определила Свету ночевать в своей комнате, а мужа и сына отдала на попечение друг друга до следующего дня.

В печали прошел этот вечер. Света говорила и много плакала. Ирка слышала необычные вещи, не слыханные от подруги раньше. Глубокое, темное еще для самой Светы изменение произошло с ней за последние месяцы, та большая работа, которая началась годы и годы назад - кто знает, как давно - но не вызревшая, не проявленная раньше. Можно предположить, что в ее личности было что-то, что позволило соскочить с точки замерзания. Сила чувств, искренность переживаний или обостренное чувство искажаемой справедливости, ответить одним словом трудно. Только то, что представляло для нее годами несомненный интерес, теперь отчего-то оказалось в тени. И для нее мало-помалу наступили вот эти, настоящие времена. Под влиянием новой любви или отвергнутых, неразделенных чувств, или просто потому, что пришло время: кто угадает, почему и когда все, что скапливается в сердце годами, вдруг, без спроса, неумолимо пробивает себе путь наверх. Во времена прорастания созревших зерен, в те времена, когда легкими блестками опадают все щиты и за отшлифованной поверхностью собственного облика проступает нежная мякоть нетронутой сердцевины. Во времена самосуда, справедливость или несправедливость которого не видна и приговор не очевиден и годы спустя.

Света говорила: печальными и вдумчивыми были ее слова. И это были другие мысли и о других ценностях, взятые с тех сторон, которые раньше нимало не занимали ни ту, ни другую женщину. Как будто с натугой ржавого колеса ворочалось что-то внутри, разминая и поднимая из глубин непонимаемые, никчемные доселе, но, оказывается, такие реальные и живые представления.

– Ириша, - шептала Света в полумраке, - знаешь кого я любила больше всего?

– ?

– Папу. Спросишь: "Зачем ты от него сбежала?"

– Спрошу. И маму зачем увела?

– Не знаю, как это рассказать... Ты ведь его не видела?
– она натянула на себя одеяло, как кокон.
– Он ребенок, ласковый такой. Ему уже за пятьдесят, а у него глаза, как у... ангела. Он вообще как неотсюда. Ты таких встречала?

– Нет. Только слышала, что такие попадаются.

– Ну вот...
– Света тяжело вздохнула, - когда я была маленькая, он был всем для меня. Мне не нужны были подружки, я ходила за ним хвостом. Он добрый, легкий такой. Он рисовал мне картинки, сочинял к ним стишки. И так хорошо шла жизнь... очень долго. А когда мне стукнуло одиннадцать, он влюбился. Я-то, конечно, ничего не знала, но дома все пошло вкривь и вкось. Он стал совсем другой: мной почти не занимался, был рассеян. То мама начала пропадать, то он. В памяти остался наш дом и ужасное напряжение, как перед ливнем. А потом... мама сказала, что папа влюбился и уходит жить в другой дом.
– Света замолчала, переводя дух. Несмотря на давность лет, события эти неизменно тучей ложились на ее душу.
– Очень странно...
– протянула она, но у меня было чувство, как будто он бросил меня, понимаешь? Не маму, а меня! И я уже никогда не могла от этого отделаться. В первое время было оглушение, вата. Я ничего не помню из тех лет - до самого конца школы. Один серый туман: нет этих лет и все, выпали. Потом уже какие-то лица, друзья много позже. И, знаешь, только месяц назад я узнаю от Николая Николаевича правду о моей семейке.

– А он-то откуда знает?
– разинула рот Ирка.

– Папа ему выложил, то что от меня скрывалось всю жизнь.

– Господи, Светка!

– Оказывается, Ирка, оказывается!
– Света в волнении начала машинально почесывать руки, - они сговорились обмануть меня, знаешь, для "пользы ребенка"!

– Что ты тянешь! В чем дело?

– Не он! Не папа влюбился, а у мамы был любовник!

– Правда что ли...

– Папа ждал, когда она перегорит и к нам вернется. Не дождался. Кончилось тем, что она его из дома попросила, а раз я должна была остаться с мамой, они уговорились, чтобы папа все на себя взял, понимаешь?

– Он благородный человек!

Света сильно побледнела и пошла к двери.

– Ты куда?
– вскинулась Ирка.

– Да нет, никуда.
– Света бесцельно пошла к окну, посмотрела на темные кусты.

– Я ничего не соображаю... Все не так и не туда. Что же мне делать?..

– А что ты, собственно, должна делать?

– Разве ты не понимаешь, я всю жизнь отца ненавидела! Я же мучалась без него!
– в тоске вскричала она.
– А потом, когда он нам приглашение прислал, как я радовалась, с какой злостью думала: "Ну вот теперь, дорогой папочка, я тебя накажу! За все, что ты у меня украл, за то, что ты меня бросил!"

– Ты его и вправду ненавидишь...

– Потому что люблю.

Они замолчали.

– Теперь все иначе - и он, и наше прошлое...
– пробормотала Света, прислушиваясь к себе, - только мама... но я на нее не сержусь... хотя она все разрушила. А ведь она не представляет, как все распалось во мне...

Ирка машинально натянула одеяло повыше и с состраданием, моргая, разглядывала подругу.

– Светик, может ты чего хочешь, может поешь или выпьешь, а?

– Это идея. Ты спи, уже поздно. А я выпью чаю, мне все едино - не заснуть. Тихо-то как...
– она прислушалась к глубокой тишине дома, чмокнула Ирку и притворила за собой дверь. На кухне включила электрический чайник, достала из холодильника кусок сыра. Сделала бутерброд и, забыв чай на кухне, села в плетеное кресло на веранде.

Ночь, как всегда, была красива, ночь, как всегда, была неизменна, роскошна и притягательна.

Она отметила это привычно, улыбнулась чему-то и принесла из кухни яблоко. Положила его на перила и затихла в кресле. Через несколько минут послышалось шуршание, по соседнему дереву соскользнул толстенький опоссум. Усевшись на огромный пушистый хвост, он взял яблоко в лапки и принялся его с хрустом есть.

– Раскормила тебя Ирка! Теперь ты силач, легче с котами воевать, подумала она и тут же забыла о зверьке.

Тоска охватила ее, и с замиранием сердца Света обвела глазами темный двор и плотно подступившие громады кустов. Какие-то смутные блики пробегали внутри, не определяя себя, нарастала боль. Мурашки пробежали по коже, и она, быстро встав, в большом волнении прошла несколько шагов. Остановилась около железной бочки с водой, не отрывая пустого взгляда от черной поверхности. С усилием оторвала глаза, тоскуя, покрутила головой и, не чувствуя ног, вернулась к веранде. Села на нижнюю ступеньку, привалившись к стене дома. Боль нарастала, поднимая древние, как будто насмерть забытые впечатления, такие глубокие, что, казалось, они поднимаются из ада. Она только успела подумать, что они, кажется, действительно оттуда, и в эту секунду мысли оставили ее.

Жизнь совершалась внутри. Без слов, без возможности схватить концы и начала мыслей. И даже без видимых образов, летящих чередой и внезапно ставших единственным словом. Она чувствовала пустоту. Но бессмысленно уставившись в одну точку, она не в силах была разрушить эту минуту, чувствуя, что эта пустота целостна, едина и заполнена каким-то важным смыслом. Сама эта пустота была глубиной и смыслом. Света замерла в прострации, чувствуя огромное напряжение, не участвовала в том, что происходило внутри, не могла бы ни ускорить, ни оформить, ни понять. Доведя нить до конца, эта бесформенная толща рано или поздно сама оформилась бы в неожиданное, яркое понимание - без специально затраченных усилий.

Она глядела остекленевшими глазами в темные кусты, не чувствуя тонкого и пахучего ветра, шелестящего и полного событий густого потока ночной жизни. Не видя горящей, медленно, но неотвратимо идущей жизни ночного неба. Тучи затянули звезды. Тонкая рябь, волнение прошло по листам.

Внезапно Света очнулась, не глядя вокруг и не размышляя, прошла в гостиную, вырвала из записной книжки несколько листков и начала быстро писать:

"Мой дорогой папа!

Прости меня за мои мысли о тебе. Ты был человек, которого я больше всего ненавидела в жизни. Много лет, с того самого года. Наверное, так случается с некоторыми детьми, если родитель бросает их. Я даже не подозревала, как сильны эти чувства. Ведь ребенок не осознает их и самого себя. Но ранние впечатления откладываются, как образы: иногда через слух, зрительно, а иногда и ни так, и ни этак. Но они откладываются все равно. Только вырастая, человек внезапно ощущает, какой страшный нарыв, какой монстр созрел в его сердце. Но это только полдела.