За чертой

Вот мы в Севастополе, мне четыре года, ждем паром. Родители посадили меня на сумки и сказали, чтобы никуда не уходил с этого места. За время пока их не было уже успел подружиться и поссориться с каким-то мальчиком.

Картинки мелькали как слайды или шортсы, казалось, что мог достать любую из своей памяти.

– «Я умер».

Пришло осознание действительности, но этот факт меня вовсе не расстроил. Просто понял произошедшее. Тут же вспомнил день смерти тестя, хороший был мужик, как отец родной. Точно, в то пасмурное и снежное утро по радио как раз включили Высоцкого.

– Земной перрон не унывай,

И не кричи для наших воплей он оглох.

Один из нас поехал в рай,

Он встретит бога там, ведь есть наверно бог.

Ты передай ему привет,

А позабудешь ничего переживем.

Осталось нам немного лет,

Мы пошустрим и как положено умрем.

– Далеко собрался? – Из ниоткуда раздался знакомый голос.

Из темного ничего возник Ведерников, абсолютно целый и живой, в своем мундире ПРА. Строгий, подтянутый, но взгляд совсем не сверлящий, как прежде, спокойные серые глаза на чуть бледноватом лице.

– Евгений Андреевич, а как ты тут оказался? – Странно, но я не говорил, но спрашивал мысленно.

Капитан присел на взявшийся из ниоткуда стул и смотрел на меня, как казалось с какой-то грустью, но это только казалось. Я понимал, что у него так же нет никаких эмоций. А он смотрел и не открывая уста сказал.

– Всего лишь нелепая случайность. Но это моя работа, а что тут делаешь ты?

– Не знаю. Просто тут. На меня напали, убегал, автокатастрофа. – Совершенно спокойно ответил ему.

– Это не оправдание. Думаешь я просто так ушел? Я много видел, много сделал – мне пора на покой. И для тебя много сделал. А вот ты куда собрался?

– Так тоже пора.

– Это тебе выбирать. Забыл сколько людей ты оставил? Ты нужен им. И я здесь не затем, чтобы ты всё бросил.

Тут же перед мной появились картинки с Таней, сынишкой Мишей, совсем юная Маша. Картинок было много, мелькали Саид, Ислам, Нисса, даже Пит сердито сплюнул.

– И что мне делать?

– Просто выбирай. – Капитан немного помолчал. – Ты тут пел. Я другую песню знаю…

И Ведерников запел очень спокойным голосом, но первые слова стали разрывать все внутри моего сознания.

– Ты знаешь, так хочется жить.

Наслаждаться восходом багряным.

Жить, чтобы просто любить,

Всех, кто живёт с тобой рядом.

Ко мне пришла боль. Боль утраты всех, осознание того что я беспомощен и просто завис в этой бескрайней тьме. Капитан резко замолк, встал и не оборачиваясь ушел растворившись в мутном и темном пространстве.

Темнота начала рушиться, отваливаться кусками, словно старые обои облезают со стены. Словно молния, все тело пронзила острая боль, и ничего превратилось в ослепительно яркий белый свет, от которого из глаз хлынули слёзы.

– «Ангелы! Но зачем такая боль!?»

У меня вновь появились эмоции, мне было очень больно и очень обидно. Не понимал зачем мне делают больно. Ангелы кружились надо мной, лиц не видно только глаза. Ослепительно яркий свет и глаза ангелов. Ангелы говорили. Наверное, ангелы умеют и должны говорить, но предполагал, что язык их ласкает слух, а он был грубым, жестким. Мне очень захотелось вырваться отсюда, вырваться к своим близким и любимым. И сейчас понял, что могу говорить.

Что там Ведерников пел?

– Ты знаешь, так хочется жить

Как не напишут в газете…

Глаза ангелов увеличились и они замолчали на секунду. Потом снова начали говорить, я не знал язык, но понимал его.

– Что это? Он говорит?

– Нет, кажется он поёт.

А я продолжал. В горле было сухо и больно, шершавый язык еле шевелился, сил едва хватало шевелить губами, но я продолжал.

– Взять и всё раздарить

Жить, чтобы помнили дети…

Ангелы снова закружились пред мной и заклокотали на своем некрасивом языке.

– Что он поёт?

– Кажется он очень хочет жить.

– И знаешь, так хочется жить

В миг, когда тебя задавило

Встать и всем объявить

"Я вернусь", даже если прибило

– Ещё наркоз?

– Нет. Пусть поет. Он выживет.

Старший хирург Рихард Шварц вышел из операционной уже под вечер, прошел в кафе «Госпиталя Святой Ольги» и попросил у буфетчицы Ирмы стаканчик староземельного киршвассера, который держали тут по его просьбе.

– Что, Рихард, вытащил этого парня? – Спросил подсевший за столик Марек Кафка, невропатолог из Чехии.

– Он сам себя вытащил. – Опрокинув стакан ответил Рихард. – Марек, двадцать часов в коме, и он запел на операционном столе! Этот парень просто очень хочет жить.

– Ну ты же старался!

– Марек, разрыв селезенки не такая уж и сложная операция. Но только что сделали томографию, внутричерепная гематома рассосалась. Назначил капельницы, две недели максимум и будет как новенький. Просто чудо какое-то.