За чертой

Помолчали. Рафаэль опять встал, поковырялся в костре и, подняв крышку ведра и помешав в нем курящееся паром варево, снова прикрыл его. Цыган тем временем скрутил себе новую самокрутку и прикурил. Видимо, размышляя при этом, чем продолжить.

Вот городок Мадейра. Замусоленная прихотливая карта, напечатанная на плохой бумаге, вовсю уже рвущейся на сгибах. Вот парусиновый инкассаторский мешок, полный серебряных песо. Двое мужчин встретились почти случайно, и ни один из них никогда бы не доверился другому. Цыган растянул губы, изобразив то, что называют деланой улыбкой. Сказал, что, когда многого не ждешь, меньше получаешь разочарований. Два года назад осенью они поднялись в горы, сделали из жердей волокушу и на ней повезли обломки к краю ущелья, по которому течет река Папигочик. При помощи веревки и ворота собирались спустить груз к реке, там построить плот и на нем доставить корпус, крылья и всякие прочие причиндалы к мосту, по которому проходит дорога на Колонию Меса-Трес-Риос. А оттуда уже посуху к границе на оговоренное место восточнее Паломаса. Не вышло: снег заставил их спуститься прежде, чем они дотащились до края ущелья.

Остальные мужчины, сидевшие у бледного при дневном свете костра, казалось, ловили его слова на лету. Как будто сами в этом предприятии были лишь желторотыми салагами. Цыган говорил медленно. Рассказывал обо всех особенностях местности, куда упал аэроплан. О ее дикой суровости, о высокогорных травяных лугах и глубокихbarrancas,[882]где дни коротки, как в Заполярье, а полноводные реки, текущие на дне этих барранкас, с высоты кажутся не шире резинки от трусов. Все бросили и ушли, но весной опять вернулись. Денег уже не оставалось. Одна ясновидящая их предупреждала и пыталась от этого дела отговорить. Знакомая, из своих. К ее пророчествам он относился с уважением, но он знал то, чего не знала она. А именно, что если сон может предсказать будущее, то он же может это будущее и предотвратить. Потому что Господь не допустит, чтобымы знали свое будущее. У Него не может быть обязательства перед кем-либо — раскручивать мир именно вот так, и никак иначе, а если кто-то посредством сновидения или иным каким-то волшебством проник сквозь завесу, которая окутывает тьмой грядущее, то сие может послужить лишь тому, чтобы это его видение побудило Бога выдернуть мириз направляющих, сбить с рельсов и пустить совершенно другим курсом, — и где тогда будет наш чародей со своим ясновидением? Где окажется сновидец с его снами?

Цыган помолчал, чтобы эту его мысль все успели как следует обдумать. И чтобы самому успеть ее как следует обмозговать. Потом продолжил. Рассказал о том, насколько холодно в горах в осенне-зимний период. Населил место действия определенными птицами и зверями. Попугаями, например. Тиграми. Людьми из первобытного прошлого, которые живут в пещерах на таком удалении от остального мира, что их просто забыли поубивать. И вот — здрасте пожалуйста! Посередь отвесной скальной стены, уходящей в бездну, стоит себе полуголый индеец тараумара, а на него из ясной голубизны, увеличиваясь в размерах, решетчатым ящиком опускается фюзеляж, приближаются каркасы крыльев ломаного самолетика, и тут же, неспешно поворачиваясь, начинают уменьшаться, пока загадочно и беззвучно не исчезают в разверстой пучине этой самой барранки, в которой еще ниже опускаемого груза нарезают свои медленные спирали всякие орлы, болтаясь там, как пепел от сгоревшей бумаги в дымоходе.

Потом он рассказал о порогах на реке, об огромных валунах, сужающих русло, о том, как ночью в горах прошел дождь и вспухшая река, прорываясь сквозь теснину, загрохотала, словно скорый поезд, а вечером опять хлынул дождь, да не абы как, а на много миль, по всей длине этой великой расселины земной коры; дождь шипел в их костре из плавника, и незыблемая скала над потоком, на которой они устроили стоянку, ходила ходуном и вздрагивала, как испуганная женщина, а когда кто-то что-то говорил, слова не выходили — их не принимал воздух, и так до предела наполненный шумом преисподней.

В теснине они провели девять дней, дождь все лил, река вздувалась, и в конце концов они оказались заперты в расщелине скалы, как застигнутые паводком полевые мыши, — семеро мужиков без еды, без огня, при этом скала трепетала так, будто вот-вот разверзнется под ногами, будто весь мир сейчас будет смыт этим потоком; они даже договорились, чтобы ночью кто-нибудь дежурил, пока он не задал самому себе вопрос: а что проку-то с такой вахты? Чем она поможет, ежели и впрямь?..

Прикрывавшая ведро бронзовая тарелка приподнялась, оттуда вылезла зеленая пена, по стенке ведра пробежала струйка, и тарелка тихо легла на место. Цыган вытянул руку с самокруткой, стряхнул пепел в угли.

— Nueve d?as. Nueve noches. Sin comida. Sin fuego. Sin nada.[883]

Вода поднялась, и они связали плот, пустив на него сперва веревку от лебедки, а потом и лесные подручные лианы, но река поднялась выше, разнесла плот вдребезги, и помешать этому было нельзя никак, а дождь все лил. Сперва смыло крылья. И он, и все его люди висели, в ревущей тьме прицепившись к скалам, как загнанные в ловушку обезьяны, немо перекрикивались в этом мальстрёме, и егоprimo[884]Масио стал спускаться, чтобы получше закрепить фюзеляж, хотя какой в нем прок без крыльев, было неясно, а в результате и самого Масио едва не смыло и не унесло. На десятый день утром дождь перестал. В серых, сырых рассветных сумерках они спустились со скалы, но у них не стало самого предмета их трудов, река так все подчистила, будто самолета никогда и не было. Вода между тем продолжала подыматься, и на следующий день утром, когда все сидели, вперив взгляды в гипнотическое мельтешение потока, порог, располагавшийся чуть выше по реке, изверг из себя утопленника; бледный, как огромная рыбина, кружа прямо под ними в пенных завихрениях, он немного поплавал лицом вниз, словно что-то ищет на речном дне, а потом попал в стремнину и унесся по течению продолжать путешествие. Судя по внешнему виду, он уже давно был в пути, поскольку одежды на нем не оставалось, как, впрочем, и кожи, которую всю, за исключением крошечного клочка с волосами на макушке, стесало, пока несло по камням. Кружа в водоворотах, он двигался разболтанно и несвязно, как бескостный. Как какой-нибудь инкуб или размокший манекен из папье-маше. Но когда он проплывал мимо, они увидели в нем то, из чего сделаны люди, и как раз этого лучше бы им было не видеть. У него торчали наружу кости и связки, видны были частые планки ребер, а сквозь выцветшую от воды, где не содрана, кожу проглядывали темные очертания органов, которые внутри. Покружившись, он набрал скорость и нырнул в ревущую струю, как будто в низовьях его ждет неотложная работа.

Цыган медленно, сквозь зубы выпустил дым. Не отрываясь смотрел в костер.

— ?Y entonces qu??[885]— спросил Билли.

Тот покачал головой. Так, словно воспоминания об этом ему мучительны. В конце концов они из этой теснины выкарабкались и спустились с гор в районе Сауарипы, а там подождали, пока на почти непроезжей дороге из Дивисадероса не появился натужно завывающий грузовик, в кузове которого они потом ехали четыре дня, сидя с лопатами на коленях, заляпанные грязью до неузнаваемости: бессчетное число раз они под брань водителя спускались на землю, чтобы с обреченностью каторжников копать, разгребать жижу и пихать под колеса камни, после чего грузовик взревывал и снова трогался. И вот уже Баканора. Уже Тоничи. Потом поворот на север от Нури к Сан-Николасу и Йекоре, а дальше опять через горы к Темосачику и Мадейре, где человек, с которым они договаривались, наверняка потребует возвратить аванс.

Щелчком послав окурок самокрутки в костер, цыган по-иному скрестил перед собою ноги в сапогах, а потом обнял руками колени и, нагнувшись вперед, замер, глядя в огонь. Билли спросил его, нашли ли потом тот аэроплан, и он ответил, что нет, поскольку, конечно же, там уже и искать-то было нечего. Тогда Билли спросил его, зачем в таком случае они вообще возвращались в Мадейру, и цыган задумался. Но в конце концов сказал, что он не верит в то, что его встреча с тем человеком и их договоренность была случайной; не могло быть случайностью ни то, что он подрядился отправиться в горы, ни то, что пошли дожди и река Папигочик вдруг взяла и вышла из берегов.

Посидели в молчании. Мужчина, занимавшийся ведром, встал в третий раз, опять помешал варево и поставил его охлаждаться. Билли разглядывал лица сидевших у огня, серьезные, почти торжественные. Их острые скулы, их оливковую кожу. Кочевники, космополиты. Даже вот здесь, когда сидят кружком в лесу, они одновременно собранны и непринужденны. В отношении собственности совершенно свободные, они едва ли признают над собой власть даже пространства, которое занимают. Все понимание мира они вынесли из прежних жизней, как когда-то их отцы. Что само по себе движение, например, — это тоже богатство. Пробежав глазами по их лицам, Билли сказал, что тогда, значит, аэроплан, который они сейчас везут на север, — это какой-то другой аэроплан.

Взгляды всех черных глаз сразу сошлись на предводителе их маленького клана. Тот долго сидел в молчании. Было очень тихо. В отдалении на дороге один из волов пустил громкую струю мочи. В конце концов цыган поморщился и сказал, что, как ему это видится, в дело вмешалась судьба, а ей виднее. Он сказал, что в дела людей судьба может вмешиваться с тем, чтобы в чем-то им воспрепятствовать или поставить на место, но утверждение, будто судьба может заступить дорогу истине и продвинуть вперед неправду, является, на его взгляд, полной ерундой. Говорить о воле в мире, где нечто происходит против воли говорящего, — это одно. Говорить же о такой воле, которая бы действовала противно истине, — дело другое, поскольку в этом случае все становится бессмысленным. Подумав, Билли спросил его, считает ли он, что Господь уничтожил неправильный самолет, чтобы остался один правильный, но ответом было, что это вряд ли. Когда Билли удивился — ведь он же сам говорил, что насчет выбора из двух самолетов Господь собственной рукою все управил, — цыган сказал, что он действительно так подумал, но при этом он вовсе не считает, что Господь тем самым кому-то что-то сообщил. И добавил, что, вообще-то, он человек несуеверный. Остальные цыгане дослушали его до конца и повернулись к Билли: им было интересно, что он на это скажет. Билли сказал, что, на его взгляд, перевозчики не слишком-то озабочены подлинностью аэроплана, но цыган лишь обратил на него внимательный взгляд своих темных тревожных глаз. И сказал, что они, конечно же, ею озабочены и именно в этой плоскости велось все их расследование. Набравшись смелости, при определенном взгляде на вещи можно заметить, чтовеликая проблема этого мира состоит в том, что выживший становится весомым аргументом в оценке событий прошлого. Так же и сохранившаяся вещь наделяется ложной значимостью, как будто сохранившиеся артефакты прошлого дошли до нас намеренно, по собственной воле. Однако же свидетель не может пережить свидетельства. В мире, который воплотился, победившее не может говорить за то, что погибло, а может лишь выставлять напоказ свою самонадеянность и надменность. Оно берет на себя роль символа и квинтэссенции исчезнувшего мира, не являясь ни тем ни другим. Еще он сказал, что в любом случае прошлое едва ли чем вещественнее сна и сила прошлого в этом мире оченьпреувеличена. Ибо мир обновляется каждый день, и его ответом на цепляние людей за исчезающие оболочки может быть только появление еще одной такой отмершей оболочки.

— La c?scara по es la cosa,[886]— сказал он. — Выглядит так же, да. Но сущность у нее другая.

— ?Y la tercera historia?[887]— спросил Билли.

— La tercera historia, — сказал цыган, —es?sta. El existe en la historia de las historias. Es que ultimadamente la verdad no puede quedaren ning?n otro lugar sino en el habla.[888]— Он выставил перед собою руки и стал смотреть на ладони. Так, словно они могли быть заняты работой, которой он им не задавал. — Прошлое, — сказал он, — это всегда спор разных претендентов. Воспоминания со временем меркнут. Образы, которые имеются в нашем сознании, нельзя сдать на хранение. Наши близкие, когда они посещают нас во снах, — это уже незнакомцы. Даже правильно видеть и то трудно. Мы ищем подтверждений, но мир нам их не предоставляет. Это и есть третья история. История, которую каждый человек лепит из того, что ему оставлено. Из каких-то обломков. Каких-то костей. Слов умершего. Как из этого сделать мир? Как жить в таком мире, если и сделаешь?