За что?

В маленькой кабинке санчасти, отведенной для жилья медицинского персонала, стоят вагонка, два табурета и обструганный щербатый стол с настольной лампой. За перегородкой матюкаются, покашливая, больные. На верхней полке вагонки виден лоснящийся нос спящего санитара Петра. Доктор нагибается к нижней полке, где находится его постель, достает из-под подушки узелок, развязывает его, вытаскивает из кипы бумаг конверт, чистые листы для письма.

— Ну вот! — обнимает врач молодого земляка. — Садись! Ты ведь сочинял стишки, за что и угодил сюда. Так сделай мне доброе дело, Миха! Сочини, отрифмуй моей-то… Даю тебе полную волю. Но чтобы с чувством было, пойми меня. Правду о любви… Пусть поплачет на миг. Ну, давай же, — лихорадочно торопит он.

Миша садится у окошка, трогает решетку, глядит на снующие вдоль заборов лучи прожекторов. Напряженно сосредотачивается. Взгляд застопоривается в одной точке.

— Записывай, Аркадьич, — говорит он решительно. —

Нас разделила пропасть расстояния. Решетки тень клеймит мое лицо. Любимая, ты вспомни, как заранее Мы встречи назначали… То кольцо… Забуду ли Садовое колечко? Меня оно кружило и вело Опять к тебе, любимое сердечко, Опять в Москву, в «родимое село»!

— О Леночке, о Леночке! — щебечет Иосиф Аркадьевич.

— Да… Леночка… Ты бродишь по бульварам… Арбат, Плющиха — улицы кривы. Тобой дышу, объятый нежным жаром. Разлука наша до какой поры?

— «Леночке от твоего Оси. Целую крепко-крепко», — заканчивает «свое» письмо Иосиф Аркадьевич.

Письмо попало к оперуполномоченному Кулебякину. Он прочел его не спеша и, молча усмехнувшись, аккуратно разорвал.

Иосиф Аркадьевич и Миша в тот день поднимались по трапу парохода, следовавшего на Колыму…

Сходка

Приморский вечер залил фиолетовым лаком стекла окон. Чуткое безмолвие сулило грозу: блатари необычно тихо, почти незаметно вымелись из стационара. Омертвела и зона — в ней вместо полутора тысяч зеков осталось от силы четыре сотни, а может, и того меньше. Бараки опустели… В предпоследнем этапном угоне Чалдон предостерег Иосифа Аркадьевича, чтобы тот держал ушки на макушке — средь ворья застряла на пересылке самая неуправляемая «махновщина»: мелкое шакальё. За них бы не поручился никто. Даже мелюзговые паханчики покинули санчасть. Тотчас перебрались в воровской барак. На открытом месте, посреди своего тамбура Миша обнаружил зазубренный, никуда не годный тесак. Уход воров и подкинутое не без злого умысла оружие — недоброе предзнаменование. В тревожном ожидании чего-то пакостного медики остались наедине. Иосиф Аркадьевич решил закрыться: накинул крючок, задвинул дверную щеколду. Но себя разве так спасают?

— Подскажи — как? — растерялся всегда находчивый врач.

Миша не нашел ответа. Запинаясь, сказал:

— Придется ждать!

Ждать пришлось чуток.

— Лепилы, где вы?

Грохнула щеколда, сорвался крючок. Влетела чертова дюжина неизвестных молодчиков.

— Попрятались! Ну, шевелись! Крабы вверх! Морды к стене!

— Санька, лови кишень [29] ! Спихни углы [30] ! Ишь, сколько косяков зацапал [31] коновал. О-о! Шкары, правилки, лепень [32] ! Братва, кажись, бочата [33] в заначке!

29

Кишень (уг. жарг.) — сумка.

30

Угол (уг. жарг.) — чемодан.

31

Сколько косяков зацапал (уг. жарг.) — сколько вещей получил обманным путем.

32

Шкары, правилки, лепень (уг. жарг.) — брюки, жилетки, костюм.

33

Бочата (уг. жарг.) — наручные часы.

Доктор не выдержал грабежа — повернулся, изловчился выскользнуть из рук стерегущего. Влез в гущу расхитителей. Судорожно вцепился в чемодан.

— Это мое. Не отдам!

Бандиты выхватили ножи.

Миша поспешил на защиту — разорвал живую стену и заслонил собой Иосифа Аркадьевича.

— Вы что? На кого прете? Здесь — Красный Крест!

— Брысь! Отчаль, Михаил Аронович! Лепила еще спляшет на сходке. Должон дать отчет, кому чернуху кидал, кого технически угробил отравой. Фершал! Ты оставайся тут за хозяина. Канаем, хлопцы!

— Нет! Я — только с врачом и никуда больше.

— Ну и вали к своему кирюхе!

Иосифа Аркадьевича и Мишу под остриями заточек спровадили в воровской барак. Там их прислонили к столбу, уходящему к стропилам. Они сами догадались чутьем сдвинуться ближе, стать спиной к спине.

На двухъярусных нарах рисовались белые нижние рубахи, кальсоны, грязные ступни. Книзу выставились гроздья голов. Паучьи глаза так бы и съели приведенных, с любопытством предвкушая расправу.

— Попались, куркули!

— Умыть бы плешь мойкой!

— Да проще — полотенцем! Удавить, и баста!

— Атанда! Атас, огольцы!

Гвалт по ярусам сразу стих.

«Начало сходки», — подумали одновременно пленники.

С нар спустились крепыши-распорядители, шуранули тех, кто вольно разлегся на полу. Этим решительным крепышам и предстояло открыть сходку.

— Воры! Слухай! — начал один из них. — Воры, ставим вопрос: что сотворить с лекарями? Сколько они обещали — одна брехня. Куды затырили калики? Ага, нет слов! И начальству продались, чтобы ловчее угнать нашу масть на Колыму. Порешим их? Кто «за»? Голосуйте! Лапы выше! Еще будем трёкать?

У Миши складывалось странное впечатление, будто он присутствует на захолустной партийной конференции, где некая ячейка заранее выставила оратора и подсчитывает голоса. Мелькнула мысль, что и сюда проник унитазный дух казенщины. Но время торопило, и, забыв обо всем, Манькин подался вперед:

— Я пришел сюда сам, добровольно. Разве вы имеете право судить врача? Он ликвидировал в зоне эпидемию дизентерии. Он спасал ваши жизни. Грамотный врач! Не чета самозванным лепилам. Если вы уделаете его, о том узнает верхушка ГУЛАГа… Никто из медицины…

— Спрячь язык в задницу, фершал! Рога посшибаем!

Неожиданно на общий обзор вышел Уголек — авторитет воровского центра. Его случайно задержали на пересылке из-за неудавшегося побега. Иосиф Аркадьевич не раз спасал этого наркомана-узбека, любителя больших доз какой угодно микстуры, лишь бы «ловить кайф».

— О чем речуга? — небрежно вопросил он, поскрипывая щеголеватыми унтами. — Кто привел лепил?.. Чего? — вспыхнул Уголек, получив разъяснение. — Вас моль чокнула? Кого хотите превратить в мясо? Иосифа-Аркашку? Мое слово — кончай самосуд. Желаю знать, кто возражает, а?

Охотников не нашлось. Миша удовлетворенно вздохнул — «народ» по-пушкински безмолвствовал. После кратких дебатов коллег водворили обратно в санчасть… Туда влетел начальник режима. Ему якобы полагалось предотвратить расправу. Как всегда опаздывая, он недовольным тоном порекомендовал врачу убираться отсель подобру-поздорову.

— Вы, Манькин, оставайтесь. Вам ничего не грозит. Продолжите дело, заменив этого типа.

— Благодарю за доверие, гражданин начальник. Позвольте уйти вместе с Иосифом Аркадьевичем.