За годом год

Она так устала, что бросила пальто на диван и села с закрытыми глазами рядом, не сняв с головы платка и блаженно улыбаясь. Алексей снял с нее платок, взял брошенное пальто и унес их в переднюю. Когда он вернулся, Зося притворилась, что спит, и в самом деле чуть не заснула, только звон посуды — Антя ставила ее на стол — отгонял от Зоси сладкое забытье, от которого слипались веки.

— Вы кушайте, а я малость полежу… Погляжу ка вас, — попросила она. — Ешь, Леша, ешь… Тебе же на работу сегодня. Правда?.. И не бойся… я не засну… А наша школа не работает… Участок избирательный… пока уберут…

Ее словам не хватало ясности. Зося чувствовала это, но уже ничего не могла поделать. Собственные слова доходили до нее как чужие, и она, еще что-то пробормотав, заснула.

Алексей постлал постель, потом, как девочку, взял Зосю на руки и отнес в спальню.

— Спасибо, Лешенька, — только и смогла произнести она.

Алексея ко сну не клонило. За окнами начинало, синеть, и вскоре нужно было идти на работу. Вспомнилось, как во время карательной экспедиции, заминировав остров, где размещался госпиталь, он, покойный Рунец и Зося брели на соединение с отрядом. Миновали болото, пошли лесом и наткнулись на ручей; и хотя этого можно было не делать — они уже месили болотную трясину и вымокли по пояс, — Алексей взял Зосю на руки и понес, сожалея, что ручей не широк и ее придется скоро отпустить. Невдалеке гремел бой, слышались оружейно-пулеметная стрельба и разрывы мин. За каждым кустом таилась опасность, а он, бережно неся на руках дорогую ношу, ни мало ни много считал себя счастливейшим человеком…

Алексей сел на согретый Зосей диван и задумался.

— Ты хоть когда-нибудь проведал бы нас, — сказала тетка Антя, хлопоча с закатанными рукавами у стола. — А то и глаз не кажете. Будто мы и не свои. Мой говорит: "Нынче уж так повелось, свой ли, чужой ли — одинаково". Но это же плохо. Так, поди, и от матери можно отречься.

— Неправда, мы вас не чураемся, — возразил Алексей, постепенно входя в хлопоты наступающего дня и думая о том, что будет делать сегодня на стройке.

— Не больно заметно. — Антя вытерла клеенку на столе мокрой ветошкой, отнесла ее на кухню и, вернувшись, застлала стол скатертью. — Разве ты, к примеру, знаешь, что теперича тревожит Сымона или чем его голова занята? А он ведь любит и тебя и Зосю. Он вам свой…

— Ладно, приду, — пообещал Алексей, начиная о чем-то немного беспокоиться.

— А это как тебе заугодно! Мы канючить не будем…

В окна заглядывал рассвет.

2

Алексей сразу забыл о своем разговоре с теткой Антеи. Да и, правду говоря, не придал ее словам особого значения: "Э, стареет, — вот и тревожится. Всем, к кому подступает старость, сдается, что ими интересуются мало, о них забывают. Старость всегда ревнива и обидчива…" Но через день в какой-то связи все-таки вспомнил упрек и забеспокоился: "А что, ежели в самом деле что-нибудь случилось?.." И как только нашлось свободное время, собрался и пошел наведаться.

Домик с белыми ставнями, казалось, стал меньше. Алексеи осмотрел его и осторожно, будто калитка могла сорваться с петель, открыл ее.

Сымон сидел на колодке возле кафельной голландки, в которой весело трепетало пламя, и ладил мастерок.

— Вот какие дела, Лексей. Не куется, а плещется, — пожаловался он.

— Чего это? — заулыбался Алексей, зная, что старик иногда может с самым серьезным видом говорить и о пустяках.

— Я, брат Лексей, всякого навиделся на веку, — повертел он перед собой мастерок, словно собирался что-то прочитать если не на этой, то определенно на другой его стороне, и ударил плашмя по ладони. — Веришь?

— Почему же нет?

— Разные довелось повороты переживать. Был и на коне и под конем — всяко. Мне, брат, с батькой ремонтировать дворец графа Чапского приходилось. И на фасаде Дома правительства работал. Побывал и на Урале и в Запорожье. Если бы мои марш-ру-ты на карту нанести, всю карту пришлось бы покреслить.

Слышно было, как тетка Антя в соседней комнате передвигала какие-то вещи. Алексей подумал, что вот сейчас послышится ее: "Хватит тебе!" — но ошибся.

— Правда, Алексей, правда! — поддержала она из-за стены и перестала двигать вещи.

— Вот видишь, даже моя соглашается, — кивнул в ее сторону Сымон, оставаясь, однако, серьезным. — А у нас редко мир. Все больше по-ле-ми-ку разводим.

— Начал уже!

— Так вот я и говорю — каких только людей не приходилось видеть. Знал и подрядчиков, и десятников, и бригадиров. А в двадцатом печколепом по деревням ходил. Так что и кулаков, и хуторянцев, и шляхтюков — всех повидал. Но вот что, Лексей, я хочу сказать. Где, у кого бы ни работал, всегда меня уважали за руки.

— А я что говорю, — охотно согласился Алексей.

Старик встал, положил мастерок на комод. Держа на солдатский манер кисет под мышкой, стал свертывать самокрутку.

— А некоторые иначе думают. У нас и так бывает: захотелось человеку проявить себя, а на работу не больно уж горазд — ну и давай мудрить. Приятно ведь, когда про тебя говорят. Да и знает товарищ, что на новое… не надышатся, поднимать начнут…

— А я думаю, что не всегда так легко этому новому, — заперечил Алексей, хотя видел, что Сымон начинает сердиться. — Вон у нас в тресте и то чаще всего наобум лазаря делается. Или так, как кому-либо захочется.

Жадно затянувшись, Сымон, который в это время стоял у комода, и курил, натужно закашлялся.

— Ты послышан, Алексей, послушай, — отозвалась тетка Антя и сразу же появилась в дверях.

— Ступай отсюда, богом прошу! — напал на нее Сымон, будто в поддержке жены было что-то зазорное. — Мы уж как-нибудь сами разберемся, без руководящих указаний.

Он смотрел на жену, пока та не прикрыла за собою дверь, потом отошел к столу и сел на стул.

— Вот, скажем, растворомет, — начал он с раздражение. — Всего и хитрости, что к форсунке лейку прикрепили. Оно, известно, для неумек заманчиво: накинуть ровно раствор на стену слабо, а тут, думает, взял эту самую штуковину в руки — и давай. А что половина на полу будет, не его забота. Кому это нужно? Разве что дяде с хронометром, который сейчас же заявится.

В голосе Сымона слышалась обида.

— Ты видел когда слуцкие пояса? — спросил он, недовольный, что Алексей молчит. — Попробуй сделай их на какой-нибудь штуковине… Так и у каменщика, у штукатур тоже главный инструмент — руки да глаз. А у нас — бы тяп-ляп да с плеч. Стены еще не высохли, а маляры уже накаты делают, золотом расписывают. А поселились жильцы — углы сырые, побелка, золото коростой лупятся. А мы ведь вон что строим!

Теперь Алексею стало ясно, что беспокоит Сымона. Предвзятость мешает старику поверить в то, что приходит на стройку. Возмущает уже сам факт, что он, мастер, который годы шел к познанию тайн любимой профессии, потеряет свое высокое место и незаменимость. Пошатнется слава золотых рук, и их заменит "штуковина" — нехитрая вещь, доступная всем. Беспокоят и нормы.

Не впервые узнавал себя Алексей в других. Что-то от себя увидел он и теперь в переживаниях Сымона. Но признаться в этом было стыдно, и он возразил:

— Вы напрасно так тревожитесь: руки всегда будут руками, хотя и растворомет будет.

Сымон покачал головой, ухмыльнулся и даже засмеялся.

— А вот Кухта иначе рассудил. Ты, Лексей, хитрый, тебя недаром депутатом сделали, а он еще хитрее. Он, брат ты мой, такую штуку предложил, что ай-яй…

3

Кухта, право, сделал Сымону не совсем обычное предложение.