За голубым сибирским морем

И секретарь заспешил. Он обошел отделы, напомнил, кто что должен сдать «в досыл» — в номер, выходящий завтра, узнал, как идут дела в цинкографии, принял свежие снимки от фотографа, пробрал машинисток за опечатки, проверил, набирают ли на линотипах телеграммы ТАСС, а потом вернулся в кабинет и стал составлять макет-план завтрашней газеты.

Когда утром берешь в руки свежую газету, кажется, что в ней все сделано быстро и просто: сюда поставили одну статью, сюда — другую, колонку заполнили информациями, в угол втиснули клише.

На самом деле — это далеко не так. Газета рождается в муках творчества. В нее ежедневно просятся разные статьи, отчеты, письма, информации. Они требуют себе места, протестуют. Надо не отставать от календаря истории, поспевать за событиями в стране и за рубежом, в родном крае и городе, видеть «сегодня» и «завтра», надо все время помнить, что каждый читатель ищет в свежем номере «свой» материал.

Ответственный секретарь — главный инженер и начальник штаба редакции — иногда по пять-десять раз переделывает макеты газетных полос.

…Сергей Андреевич взял в руки лист с уже начертанным планом и призадумался. Тут заголовки похожи, их заменить надо. В подборке «По нашему краю» интересная информация с кожевенного завода, но на второй полосе уже есть статья об этом предприятии — хватит, нельзя же сужать географию газеты! А вот здесь, как назло, материалы втискиваются, но не лезет клише, двадцать строк из гранки придется вычеркнуть. А какие?

И снова кроит и перекраивает секретарь макет газеты, то злясь, то радуясь.

Когда внутренние полосы были готовы, Армянцев пошел к редактору, чтобы утвердить номер. Ряшков в дверях встретился. Вернулся в секретариат.

— Ну что у нас получается? Так. Партийная жизнь, письма трудящихся… Что ж, пойдет, — и размашисто расписался.

Собрался было уходить и спохватился:

— Да, Сергей Андреич. Вот о сегодняшней летучке. Как-то у нас получается… Понимаешь, Сергей Андреич… Ты, разумеется, можешь иметь свое мнение, можешь критиковать меня, но… Ведь лямку-то тянуть нам вместе. Надо бы уж заодно как-то. А то вот… Я говорю одно, а ты, моя правая рука, — другое. И получается что-то вроде…

Армянцев злыми глазами уставился на редактора, перебил его:

— Что же вы предлагаете? Вдвоем — заодно с вами? Нет, уж извините, Иван Степаныч. У Голубенко знаний маловато, но предложения его дельные. Вот он сказал: мало у нас специалистов выступает, критики мало. И правильно, а вы оборвали его. И Грибанова сегодня зря осадили. Он в редакции — свежий человек, лучше видит недостатки. Да и вообще с новичком можно бы как-то помягче.

— Ну, знаешь ли…

— Да, да, помягче. И говорит-то он правду.

— А что я? Что? Потребовал меньше слов — больше дела? Так это — закон.

— Требование требованию рознь. Можно потребовать от подчиненного так, что он больше и выступать не захочет.

Ряшков махнул рукой и зашагал к себе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ В МУЗЕЕ

1

В это воскресенье Павел наконец-то пошел в музей.

Первый зал был посвящен истории города. Грибанов шел от картины к картине, смотрел и удивлялся: любовь к прошлому и полное безразличие к настоящему.

Вот картина XIX века. Нарисована великолепная улица. Зелень. Большие дома купцов и промышленников, многоэтажный универмаг. Жизнь города бьет ключом. А вот мазня местного художника. В большой золоченой раме «увековечена» новая окраина города, которую называли Нахаловкой. Рядом другое творение кисти ехидника и злопыхателя — большие пни. Был лес за городом и нет его — картина опустошения.

За годы советской власти в городе вырос огромный мясокомбинат, последнее слово техники. Рядом с ним — заводы: овчинно-шубный, кожевенный; на другой окраине — электромеханический, авторемонтный, машиностроительный. Вместе с заводами выросли большие рабочие поселки с многоэтажными жилыми домами, клубами, школами, детсадами, больницами, магазинами, асфальтированными дорогами, садами.

Преобразился центр города: сметены торговые ряды и деревянные лачуги, на их месте — современные архитектурные ансамбли. В музее об этом — ни слова.

Во втором зале — животный мир края. Интересные экспонаты. Забайкалье так богато зверьем, и все оно представлено. Великолепно! За это можно и спасибо сказать.

Но вот о том, как колхозники создают новые породы овец, — ни слова, о садах мичуринцев — молчок. Почему?

У входа в следующий зал красовалась большая вывеска: «Завоевание Сибири русскими».

Какова роль русских в развитии экономики и культуры Забайкалья — ни слова. Музей ведет речь только о завоевании. На стенах — древнее русское оружие, воинские доспехи, планы «военных кампаний».

Русские землепроходцы вроде только тем и занимались, что налетали на местных жителей, убивали их, грабили и уходили дальше.

А декабристы, где декабристы?

Павел пошел к директору музея.

Из-за стола поднялся высокий мужчина, лет сорока пяти. Блеснула лысина, которую чуть-чуть прикрывали жидкие льняные волосы, прилизанные от левого уха к правому.

— Я Ветков, я. Чем могу служить?

Ресниц почти не видно, лицо выхоленное, самодовольное.

На Веткове был сильно потертый костюм в мелкую серую клеточку, крахмальный воротничок, галстук.

— Недоволен вашей экспозицией, — заявил Павел. — Вернее, не согласен. Решил поговорить с вами.

Он представился и высказал свои замечания.

— Вот как! — как-то артистически удивился Ветков. — Не ожидал. А вы напрасно возмущаетесь, молодой человек, — медленно произнес директор. (Он любил позировать, как бы говоря: «Вот я какой, смотрите»). — Музей — это история. А историю нельзя подкрашивать.

— Но ее нельзя и искажать, перекрашивать. Вы же всех русских землепроходцев превратили в разбойников. Здесь, нет прогрессивной роли русских.

— Может быть, может быть, — перебил Павла Ветков и замолчал. Достав из кармана сигарету, разрезал ее лезвием бритвы, вставил одну половину в мундштук и закурил. Все это он делал не торопясь, привычными движениями, подчеркивая свое спокойствие и непоколебимое положение хозяина.

Павел еле сдерживал себя. И все-таки он сидел и ждал, когда Ветков наконец закурит и заговорит.