За городской стеной

Выйдя из хибарки, он пошел за своим велосипедом. Дождь еще припустил.

— Эй! — крикнул Боб, высовываясь из окошка машины — безбожно разбитого «эльвиса», который он купил за десятку у какого-то студента. — Эй, Дик, давай сюда! Уж до церкви-то мы тебя подбросим.

— У меня велосипед.

— Сунь его в багажник.

— Спасибо!

Длинная приземистая машина покатила по дороге, которая вела от карьера к неширокому грунтовому шоссе, их было пятеро, и машина, подпрыгивая на ухабах, вместе с влагой вытряхивала из их одежды острый запах пота. Запах был скорее приятен.

Вокруг все развезло от дождя. Дорога вилась среди гор, их мокрые склоны застыли в угрюмом молчании, которое нарушалось лишь несмелыми шажками какой-нибудь овцы. То, что при солнце или в бурю поражало размахом или величавостью запустения, теперь, в эту мокрядь, выглядело просто жалко — так, кусок неказистой сельской местности. Под упорно моросящим дождем горы, даже сам Нокмиртон, потеряли свою грандиозность и таинственность и превратились в жалкие мокрые холмы. Пока они тряслись по разъезженной бурой дороге, им не встретилось ни души. Наконец они выехали на шоссе, оно не блестело, как под проливным дождем, а покорно и тускло воспринимало сеющийся дождик, и случайная ферма или несколько сгруппировавшихся вместе коттеджей, попадавшиеся им на пути, выглядели понуро и убого. Дома из синевато-серого сланца, без единого ласкающего глаз яркого мазка — суровый и мрачный серый цвет, суровый и негостеприимный. Он смотрел в окно и не видел ничего — совсем ничего — такого, в чем можно было бы обнаружить какую-то прелесть, что захотелось бы узнать поближе; не было вокруг и ничего особенно давящего, такого, что могло бы окончательно отвратить вас. Все представлялось изнурительным, скучным, безысходным.

— Ну как, Дик, надумал играть с нами? — спросил Боб.

— Нет. Боюсь, что не смогу, — ответил Ричард, — я уже лет десять не играл в футбол. Да и прежде звезд с неба не хватал.

— Ты с тех пор малость подрос.

— Он с бабой спал. Это ведь тоже помогает.

— Сколько раз в неделю? А, Дик?

— Она только на субботу и воскресенье приезжает. К понедельнику он еле на карачках ползает.

— В этой команде и не надо звезд с неба хватать, — сказал Боб. — Мы же это так, чтобы размяться немного. В общем, ничего серьезного. И матчи все дружеские. Ну а потом, конечно, выпивон.

— Он о своих субботах печется, Боб. Не дави на парня. Ему субботы редко выпадают.

— Ничего, успеет после того, как пивные закроются.

— Я слыхал, она из тех, что рано в постель укладываются…

— Надо же, черт возьми! Хотел бы я, чтобы и моя так. А то колбасится внизу, пока я не усну, ожидаючи.

— Может, ей того только и надо, дурак!

— Нет, спасибо, Боб, — сказал Ричард, — спасибо за предложение.

— Ты все-таки еще подумай, — сказал Боб уже серьезно. Ричард интересовал его, он покровительствовал ему и был слегка задет тем, что, выступая в роли покровителя, не встречает настоящей покладистости в человеке, который, казалось бы, должен был легко войти в роль покровительствуемого. — Спорт пошел бы тебе только на пользу, Дик. И ребята в команде есть хорошие.

— Ну, все мы ребята хорошие.

— Едешь сегодня в Эннердэйль?

— А что там?

— Да, кажется, Джонни Джексон. Точно, он.

— Может, и съезжу.

Значит, это только он так устал!

Они высадили его у церкви, и, сев на велосипед, он покатил к коттеджам. Коротенькое расстояние. Одна сторона деревенского треугольника; и вдруг он вспомнил, как шел по этой дороге вслед за Дженис после костров… Как давно это было! Он шел тогда быстрее, чем ехал сейчас на велосипеде: от езды в набитой машине все тело у него затекло, и ему была отвратительна собственная немощность. Переднее колесо вильнуло и заехало на обочину. На подъеме, где Дженис так и не убавила тогда шаг, чтобы не дать ему догнать себя, он чуть было не соскочил с велосипеда и не повел его. С дедом его как-то раз было, что он бежал через весь город, толкая перед собой велосипед, — просто не мог остановиться в спешке, чтобы вскочить на него, боялся время потерять.

Когда он подъехал к своему коттеджу, на двери вышла миссис Джексон.

— Я у вас очаг разожгла, — сказала она, — думаю, вернется насквозь мокрый. Я только что заварила свежего чая. Выпьете?

— Нет, спасибо. Лучше я пойду переоденусь.

— Ну, как знаете.

— Спасибо.

Он прислонил велосипед к стене.

— А я утром Паулу видела, — сказала она. — Что ни день, то хорошеет. «Здравствуйте, тетя. — Это она мне говорит. — Здравствуйте, тетя!» — «Меня зовут миссис Джексон», — говорю я ей. «Мизи Зексон, — повторяет она, — здравствуйте, мизи Зексон». Славная девчонка! Дженис приедет сегодня?

— Думаю, что да.

— Приятно будет повидать ее. Крайний коттедж до сих пор еще пустует. Мне тут одной совсем скучно становится. Я уж сказала мистеру Джексону, если кто-нибудь не въедет в самом скором времени, то я за то, чтобы нам съезжать. Жутко как-то жить здесь одним. Взять хотя бы тот коттедж, который вы прежде занимали, — его ведь так никто и не снял. Я сказала мистеру Джексону, если никто в нем скоро не поселится, он пойдет на снос. Там ведь уже все стекла повыбивали. И я знаю кто, прекрасно знаю. Младшенький Билли Менна. Вот уж бандит растет. На днях его поймали, когда он сворачивал шею цыпленку. А когда его спросили, зачем это он, он ответил: «Чтоб посмотреть, что будет». Что будет! Я б ему показала, что бывает. Скрутила б ему немного шею, чтобы почувствовал, что бывает. Дрянь эдакая! У Дженис это последний год, так, что ли?

— Да.

— Кто-то говорил мне, будто она собирается еще какие-то экзамены держать. И чего это все с ума посходили с экзаменами, просто не представляю. А вы? Впрочем, вы-то, конечно, представляете, вы ж и сами все их сдавали. Теперь без экзаменов никуда не сунешься. А? Слава богу, я и без этого прожила. Мне всего этого никогда б не одолеть. Старая тупица, вот я кто! Я и в школе тупицей слыла. Вечно в углу стояла в бумажном колпаке — знаете, высокие такие колпаки, вроде трубочки для мороженого. Прости господи! Да я б теперь ни за чем не поспела. Только уж вы, пожалуйста, не проболтайтесь никому, что я в школе в тупицах ходила. Как-то само с языка сорвалось. Верно, оттого, что целый день сама с собой разговариваю.

Я гуляла сама с собой, Я говорила сама с собой И сама сказала себе: «Рассчитывай на себя, Береги себя, Потому что никто не подумает о тебе». Я ответила себе И сказала себе В этом своем ответе: «Рассчитывай на себя Или не рассчитывай на себя — Ничего ты не изменишь на свете!»

Это мать моя частенько певала. Вот мотива никак не вспомню. Может, все-таки зайдете на чашку чаю?

— Спасибо, зайду.

— Ну вот и отлично. За очагом смотреть не надо, сам будет гореть. Я его хорошо засыпала. Заходите, заходите! Садитесь! Я только что сдобные булочки испекла. Может, скушаете? Уиф был охотник до моих булочек. Угощу его, бывало, булочкой, он и растает. Все так и живет у брата? Никогда не видела его брата. Знаете, у меня в голове не укладывается, чтобы Уиф Бити мог жить где-нибудь еще, кроме этого коттеджа. Он ведь уже жил тут, когда мы сюда переехали. По-моему, оставался бы он лучше здесь. Я б у него убирала. Мне это и нетрудно совсем. Я б и у вас убирала, если бы вы мне разрешили. Все занятие. Вы, наверное, уедете, когда Дженис кончит?

— Да. Возможно.

— Ну еще бы! «И остался он один-одинешенек». Эдвин процветает, да? Я всегда знала, что этот парень далеко пойдет. Вы видели… впрочем, конечно, видели, ведь вы же теперь с ним приятели, а собственно, почему бы и нет? Я говорю о его новом гараже, знаете, как его все хвалят! Он взял к себе сына миссис Паркс. Эдвин еще разбогатеет, помяните мое слово. Но он не изменился, совсем не изменился, верно? Я хочу сказать, у него никогда не была душа нараспашку, а мысли свои он больше при себе держал, но и не заносился никогда. И до сих пор не занесся. Когда я прохожу мимо, он всегда рукой мне помашет. Я думала, он поселится в одном из этих коттеджей, но нет, ему, видите ли, больше нравится жить в одной комнате, в бывшем директорском кабинете. Чудак какой! Я, говорит, ем свой хлеб с каменной плиты, под которой погребены знания. Он ведь тоже очень способный был, Эдвин-то, и, хоть через «одиннадцать плюс» не перескочил, пошел-то ух как далеко. Непонятно мне, как это он тогда провалился. Вам не кажется, что выдерживают этот экзамен часто совсем не те, кому следует? Я хочу сказать, Эдвину-то нужно было учиться дальше. Хоть он и без того преуспевает недурно, лучше, чем многие другие, — она прикрыла рот ладонью, — ой, я ведь без намеков, Ричард, я вовсе не вас имела в виду. Всякий знает, что вы там только временно. Очень уж вы все близко к сердцу принимаете. Нельзя так легко падать духом. Что кончено, то кончено! Нельзя нянчиться со своим горем до бесконечности. Это и по отношению к себе нехорошо. Пора бы вам подумать о том, чтобы снова в школу вернуться, хотя и то сказать, преподавание теперь уже совсем не то, что было прежде. Я так считаю, что вам надо бы вернуться на телевидение или работать в газете — ну, как ваш знакомый, мистер Хилл; вот у кого хорошая жизнь, все время с интересными людьми встречается. На каменоломне интересных людей не повстречаешь; я ничего не хочу о них дурного сказать, но все же люди разные бывают, и вы совсем не такой человек, чтобы работать там. У вас же ум в голове есть. А много ли ума нужно, чтобы камни ворочать? Вот я и думаю про себя: «Он просто выжидает. Ему на долю выпало тяжкое испытание — собственно, если уж на то пошло, не одно, а целая куча, — вот он и старается, раны свои залечивает». Только, господи боже, Ричард, другие-то прошли через испытания и почище! Утешайтесь этим. Вспомните, и вам легче станет. Ведь хуже бывает. Ну ладно, надо еще чаю заварить для мистера Джексона — у него какой-то пришибленный вид последнее время, вы заметили? Пришибленный! Беспокоит он меня что-то.