За границей цветочного поля
Шрифт:
Я, конечно, мог ошибаться, но если мне не изменила память, это его мама стряпала охренительные булки с ягодным джемом. И только в надежде, что и сейчас у него найдётся вкусненькое, я согласился подняться.
На шестой этаж я топал пешком, вслушиваясь в поразительную тишину подъезда. Кроме моих шагов и сбитого дыхания, вообще ни звука не было. Даже дико стало, а башка давай ерунду выдумывать про мёртвые города, зомби и призраков. Я бы, наверно, не выжил в таких условиях. Не зря же пацаны меня цветочком называли.
Дотащившись до шестого этажа, я увидел приоткрытую дверь – Грик меня не встречал. Откуда-то тянуло сигаретным дымом. Но точно
В дальней комнате играла унылая кантата Тоскалини Пьетро. Бабка Грика любила всякую нудятину слушать, ну так она уж померла, наверно. Сколько ей тогда было – лет сто?
– Сюда, – позвал Грик.
Разве он мог услышать? Или, типа, просто прикинул, что я вроде как уже должен был подняться? Ну так откуда ему знать, пешком я или на лифте?
Грик выглянул в коридор и удивлённо спросил:
– Ты чё застыл?
Я скинул обувь и зашёл в комнату: его спальня теперь казалась раза в два меньше, чем в детстве. Это у него надрывалась аудиосистема, жалобно исторгая творение клятого Пьетро. Вообще, музыку он делал хорошую, даром что работал инженером в первое строительство, но в музыкальной школе я чаще всего играл именно его произведения, и они так въелись мне в мозги, что блевать хотелось при первых же аккордах.
Я с трудом поборол желание выключить музыку и огляделся. С пола убрали дурацкий жёсткий ковёр, о который мы в детстве стёрли все колени. На подоконнике медленно подыхало то же растение с ярко-фиолетовыми листьями. А на стене всё так же висел плакат Родриги Спитч.
Наверно, Грик продолжал себе наяривать, таращась на её загорелое полуобнажённое тело.
Мне аж стыдно стало.
– Чёрт, друг, она умерла в прошлом месяце, – сказал я виновато, как долбаный жалостливый оператор, вынужденный отключить услугу за неуплату.
Грик только кивнул, не взглянув в её сторону.
– Расскажешь, что с мамой случилось? – спросил он.
Взял и всё испортил! Ненавижу этих бестактных и любопытных, которые вечно лезут в душу, а сами не способны поделиться даже самой незначительной хернёй. Так ведь нельзя! Да и вообще, тактичнее надо быть. Какого хрена в лоб-то спрашивать? Да и с чего он решил, что я на исповедь пришёл? Хотел бы душу излить, так я б, наверно, специалисту доверился, а не пацану, который дрочит на плакат почившей старушенции.
– Ты в клуб звал.
– Не, рано ещё. Чай будешь? Или чего покрепче? У меня и пыль есть.
Пыли и правда было до хрена.
– Да не эта пыль. – Он усмехнулся, следя за моим взглядом. – Звёздная.
Почему-то я ничуть не удивился. Весь его вид кричал о том, что он вляпался в дерьмо и уже прекрасно в нём освоился. Правда, я думал, он прибился к какой-нибудь шайке – или возглавил её, – но чтобы снюхаться с барыгами и стать нариком… Такого я от него не ожидал.
– И давно ты потребляешь? – спросил я почти равнодушно, будто мы обсуждали долбаный сорт чая.
– Не, я не потребляю. Я всех жаждущих осыпаю волшебной пыльцой, – с театральным пафосом заявил он.
– Так ты фея?
– Она самая.
– Сложно такое одобрить.
– И не надо. Мне осталось два года, потом меня отпустят.
Ага, значит, и правда куда-то вляпался!
Уж как его угораздило, я спрашивать не стал, просто принял за факт. Мало, что ли, хорошие люди в дерьмовые ситуации попадают? Захочет – сам расскажет. А нет – так и хрен с ним.
В общем, оказалось, торопиться нам некуда, в клуб мы пойдём к девяти. А было только пять. И я понятия не имел, что нам делать, – уже через полтора часа, проболтав о всякой ерунде, мы чётко
осознали: нет у нас ни хрена общего.– Слушай, а помнишь того усатого из ремонта обуви? – оживился Грик. – Ты на него газировку пролил, а он тебе пендаля прописал, помнишь? Блин, ты ему все окна тогда порасшибал и в башку камнем зарядил.
Чёрт возьми, что тут крутого? Мне было девять, и меня отправили к психологу и на курсы по управлению гневом. Я их даже не прошёл, потому что мама вдруг решила переехать. Ещё заверяла, типа, причина не во мне. А я плакал и доказывал, что попал в этого урода случайно. Врал внаглую и сам почти поверил.
– Слушай, Лютек, такой ты псих иногда был. Ты и мне морду набил, помнишь? За ту сраную машинку. У меня шрам остался.
Он показал шрам над левой бровью, усмехнулся и продолжил перечислять мои проступки, которые почему-то считал забавными.
– А ещё помню, как мы собрались в футбол поиграть…
– Слышь, Грик, – перебил я его, – а как ты феей стал?
Он помрачнел: видать, тема для него была больной. Я даже подумал, что не ответит, но он, поразмыслив, признался:
– Я как-то девку в клубе подснял, она сама клеилась. Всё хер мне наглаживала. Потом в туалете отсосала. Я её трахнул. Выхожу: а там здоровенный мужик стоит. Зачем, говорит, девочку трогаешь? Чуть руку мне не сломал, сложил в три погибели и повёл куда-то. Ну всё, думаю, звездец пришёл тебе, Рой. А там в кабинете сидят такие птицы важные, чисто мафия. Этот амбал и говорит им, типа, я сестру чью-то трахнул. Короче, оценили девственность той сучки в три миллиона. Только девственницей она не была, уж поверь! Хер в неё влетел как промасленный. Я тогда и проблеять чего боялся, со всем соглашался. А потом уж, когда отошёл, понял, что меня поимели! Ведь это у них схема рабочая. Понимаешь, о чём я? Типа, наивный баран трахает эту сучку, потом под дулом пистолета на любую херню соглашается.
Он замолчал. А я себя на его месте представил. Вот ведь дерьмо! Я бы, наверно, сдох от страха. Да и с моей внешностью меня бы отправили не пыльцу сыпать, а в какой-нибудь бордель.
– Только вот никак не пойму, – продолжал Грик. – Если они из меня фею сделать хотели, то почему не гоняют, как своих шестёрок? Если бы я каждый вечер работал, то уже расплатился бы. Какой смысл держать меня, а? Думаю вот, вдруг завалить кого заставят? Типа, одна услуга – и свободен. А нет – так самого пристрелят. Думаешь, так и будет?
Я вообще ни хрена думать об этом не хотел. Но, справедливости ради, стоило бы узнать, почему они откладывают выплату долга. А мне стоило бы хорошенько подумать, надо ли связываться с Гриком и тем более светить свою рожу в каком-то клубе.
В начале седьмого хлопнула входная дверь. Грик шепнул: «Мама», – и тут из коридора понеслась брань:
– Рой, дрянь ты такая, я тебя просила тумбу выбросить!
Угрожающий топот надвигался, и в комнату влетела мать Грика. Она была всё такой же миниатюрной, но поседела и озлобилась. Я даже трухнул, вообразив, что она сейчас нас обоих отхреначит за эту клятую тумбу. Но, увидев меня, она мгновенно оттаяла, ласково улыбнулась и пропела:
– Ой, Лу, как же ты вырос.
А вы постарели, чуть не ляпнул я, но вовремя прикусил язык.
Бедная женщина, что же ей пришлось пережить, раз её роскошные тёмные волосы поредели и стали седыми? Раньше она напоминала мне фею из сказок, типа, хрупкая, добрая и всё такое. Ей только крылышек прозрачных не хватало. А ещё она всегда сладко пахла карамелью, будто сама была из неё сделана, и пекла вкусные булки с джемом. А теперь вот постарела и покрылась морщинами.
– Здрасьте, Мишель, а вы как меня узнали?