За гранью мира алая заря

Что-то вещал распорядитель. Маруша не разобрала ни слова. Она вслушивалась в разговоры птиц. Те нахваливали угощение, восхищались изысканностью интерьера и мягкостью ковров, лили слезы, умиляясь дрожащим язычкам пламени. Маруше стало казаться, что вокруг и в самом деле темные стены, а столики, ковры и канделябры просто подшучивают над ней, уворачиваясь от мятущегося взора. Предметы мебели издевались над Марушей, оставляя ее в уродливой клетке, и одновременно являли благосклонность для всех остальных птиц. Прищурив глаза, она видела и свой столик. И узкий высокий бокал, наполненный тягучей маслянистой зеленоватой жидкостью, в которой пульсировали сиреневые искры. А кот становился седоусым господином в черном костюме и длинном цилиндре. Пальцы правой руки сжимали белый листок газеты, заголовок которой светился странными иероглифами. Но стоило раскрыть глаза, как клетка вновь оборачивалась клеткой, а почтенный господин превращался в кота, сотканного из серого тумана.

А потом глаза прищуривались вновь, и перед прутьями возникало туманное зеркало. Но не Вирия представала взору Маруши, а она сама, только взрослая и суровая. В одеянии белоснежных перьев. С хохолком, отливавшим всеми цветами радуги. С блестящим перламутром, окаймляющим крылья. А между перьями щекотно переползали крохотные золотистые звездочки. И, глядя на столь привлекательный портрет, Маруше хотелось чего-то необычного. Прямо сию секунду.

— Эй, Котик, — томно простонала Маруша. — Может совершим что-нибудь дикое? Давай, выкинем всех этих противных птиц из клетки и полетим дальше только вдвоем?

Кот тревожно посмотрел на Марушу.

— Я слишком засиделась в маленьких птичках, — ответила она на безмолвный вопрос. — Мне срочно надо взбодриться.

— Эй, — прошептал кот, — ты помнишь, что сидишь не у себя в гнездышке?

— Почему ты так разговариваешь со мной? — обиженно нахохлилась Маруша. Ты решил покинуть клетку вместе с другой птичкой, а? Я так и знала. Вы, коты, всегда смываетесь в самый неподходящий момент! А меня пусть рвет в клочья эта дикая банда.

— Ты смотришь в туманные зеркала, Летящая в Вирию? — тревога в глазах кота сменилась грустным участием. — Не верь отражениям. Они всего лишь картинка, которую придумала ты сама.

— А ты! — вскричала Маруша, и птицы недовольно зашипели, — если ты знаешь про туманные зеркала, — она продолжила шепотом, — ты ведь видишь то же, что и я?

— Поверишь, Летящая в Вирию, — встречным вопросом ответил кот, — если я скажу, что меня вообще здесь нет?

— А где же ты? — опешила Маруша.

Вокруг кота проступило бледное сияние, и на какой-то миг Маруша увидела, что кот сидит на беломраморной лестнице с толстенными столбами перил, сложенными из каменных кубов. Лестница уводила в сумрачный зал, где одна за другой вырастали шеренги колонн, устремившихся к невероятно высокому потолку.

— Просто там очень холодно, — печально прошептал кот. — Даже для меня. Вот я и переношусь сюда, хотя на самом деле сижу там. Кто знает, может, и ты летишь в Далекую Страну, одновременно оставаясь в своем гнездышке.

— Теперь а-а гнездышке, — подхватил юркнувший мимо распорядитель. — Итак, па-а мнагачисленным просьбам публики на-аше бесспорное светило са-а сваими ра-азмышлениями на-а вышеа-азначенную тему. Ска-апа Луна-аликая и Звездопа-адобная.

Звезда звездой, но красавицей птица явно не была. Маруша предпочла навек остаться бы воробьем, только б не превратиться в этакую уродину. Голос птицы оказался надтреснутым печалью.

Что в гнездышке моем?Поймешь ли ты?..Три нотки, что всегда поем,Да из бумаги рваные цветы.Костяшка знаком «Пусто-Пусто»,Да куколки стеклянный глаз,Сорочьих перышек негустоИ в трубку свернутый крысиный лаз.Затем дырявая кастрюляИ отголоском серебраЛежит расплющенная пуля.Как видишь, много всякого добра.Стилет, рассыпанные бусы,Глас чайки, что кричит, скорбя…Ты говоришь — здесь только мусор?Но он — лишь отражение тебя.

Скопа закончила выступление и взглядом, наполненным тяжелой тревогой, оглядела толпу. Шепотки и чириканье мигом смолкли. Птица ухватила с пола весьма приличный кусок, и снова никто не заспорил.

— Па-аблагодарим… э… нашу зна-аменитую па-аэтессу, — смущенно высказался ведущий. — И если никто не хочет высказаться, перейдем к следующему пра-аизведению.

— Почему все молчат? — зашептала в кошачье ухо Маруша.

— Скажи, попробуй, — шепотом ответил кот. — Всем известно, что когти скопы под завязку начинены ядом. Чуть что, оцарапает или, еще хуже, вцепится. Убить не убьет, но жечь будет лет сто, не меньше.

— Ты как-то странно смотришь на эту птицу, — разъяренно распушила перья Маруша. — Она тебе нравится, да?!

— Нет! — рот кота недовольно скривился. — Мне никто не нравится.

— Даже я? — удивилась Маруша. — С каких это пор?

— С тех пор, как ты взлетела на очередной виток спирали. Не могу сказать, что это был хороший выбор.

— Ну вот, началось, — разворчалась Маруша. — Ты все время пытаешься отвертеться.

Зловещая тень закрыла препирающуюся парочку. Пятнистый Лунь, нависший над котом и недовольной птичкой, многозначительно вращал глазами. Маруша вдруг догадалась, что лучше немного помолчать.

Гвалт птиц становился привычным. Ветер потеплел и перестал оглушительно насвистывать, словно смирился, что здесь в него никто не верит.

20

— Подожди, — прошептала Маруша. — Я не пойму. Внешний облик птиц совсем не похож на строчки, которые они читают.

— Верно, — кивнул кот. — Ты когда-нибудь слышала о птицах-поэтах? Ведь нет? Если певцы из них преотличнейшие, то стихотворцы весьма… В общем, птицы заточены для стихов, как коты для затяжных заплывов. Даже безумцы не могут сочинить ни строчки, однако они слышат голоса поэтов, что умерли, но не досказали когда-то начатое.

— Тогда почему слава достается не поэтам, а птицам?

— Помнишь вороненка? Его выкинули за плагиат. Чтобы не оказаться на его месте, птицам приходится накладывать на услышанный размер свои собственные слова. Бывает, что в процессе размер искажается и появляется что-то свое. Но суть, заложенная мертвыми поэтами, теряется безвозвратно. Сохраняется разве что настрой.

— Котик, — хитро прищурилась Маруша. — Как насчет тоста в мою честь?

Призрачный кот поперхнулся и замолк. Не дождавшаяся теплых слов Маруша попробовала сжать лапой воображаемый бокал. Отчасти ей это удалось. Отчасти, так как то, что казалось бокалом, трепыхалось и недовольно попискивало.

За разговором, из которого все равно ничего не прояснилось, птичка не заметила, как на сцене опять кто-то появился. Существо это обладало человеческим лицом, двумя огромными бычьими рогами, ослиными ушами, пышной львиной гривой, женской грудью и крыльями летучей мыши. Диковинная птица была не слишком велика, но ненависти в ней чувствовалось на дюжину тарантулов. Она медленно вползла в круг на двух толстых коротких лапах, вооруженных пятью когтями. В довершении ко всему один хвост у нее был неотличим от змеиного, а другой — от скорпионьего. Нижнюю часть тела покрывала мутно-бронзовая чешуя, верхнюю — шерсть, свалявшаяся неприятными комками.