За гранью
Шрифт:
Табита в мини-платьице из латекса дрожала от холода. Деньги на его покупку ей одолжила Маша, но она так и не вернула ей долг.
– Что тебе надо, Табита?
– Нет ли у тебя еще? – спросила Табита, указывая вниз, где лежал на тротуаре пакетик.
– Еще? О чем ты говоришь? Откуда! Конечно же нет. Купи себе сама! – Маша повернулась и пошла вперед по тротуару.
– О’кей, – сказала Табита и поплелась за ней следом.
Маша закурила сигарету и только тут заметила, что Табита идет за ней по пятам.
– Чего ты тащишься за мной? Твое место вон там, – сказала она, кивая в сторону темного конторского здания.
– Клиентов
– Я тут не для того, чтобы разговаривать. Иди-ка своей дорогой! Курнуть, что ли, захотела?
– О’кей.
Маша отдала Табите недокуренную сигарету, а сама закурила новую.
Табита взяла сигарету в рот, но не затягивалась. Похоже было, что она не собирается никуда уходить.
– Пока, Табита!
– Маша?
– Ну чего?
Табита потупилась:
– У меня проблема.
– У всех у нас проблемы. Такова жизнь!
– Я не знаю, что мне делать.
Маша повернулась к проезжающему мимо красному автомобилю, из которого неслись громкие звуки включенной на полную мощь музыкальной установки. Ехавшие в машине два молодых парня из иммигрантов делали в их сторону некрасивые жесты. Маша показала им палец.
– Мне-то какое дело до твоих проблем?
– Я не знаю, кому еще рассказать.
Маша посмотрела на Табиту:
– Ну ладно. Какая у тебя проблема, мартышка?
– Я… Я беременна.
Маша встрепенулась и озабоченно покачала головой:
– Да ну тебя. Не беременна ты.
– Правда беременна.
– На каком ты сроке? – Она разняла прижатые к животу руки Табиты, чтобы убедиться, заметно ли это по ней. Но Табита всегда была толстушкой, и живот у нее, казалось, был такой же, как всегда.
– На четвертом месяце. Вроде бы. Я не знаю, что мне делать.
– Славрос придет в ярость.
Табита заплакала.
Маша поморщилась:
– Это ты брось! Нечего тут реветь! Если будешь реветь, я не стану тебе помогать.
– О’кей, – сказала Табита, продолжая плакать. – Я не знаю, что мне делать.
– Тебе надо поговорить со Славросом.
– Я боюсь.
– Тут уж выбирать не приходится.
Табита вытерла слезы и посмотрела на Машу:
– Может, ты ему скажешь? Уговоришь его, чтобы он мне помог?
– Еще чего не хватало! Тогда он решит, что я давно все знала. Пожалуйста, не впутывай меня в это дело.
– Но он к тебе хорошо относится, Маша. Он тебя послушает. Меня он ненавидит. Уговори его помочь мне. Ну пожалуйста! Ты поможешь? – Табита достала спрятанные в лифчике мятые деньги и протянула их Маше.
– Перестань! – сказала Маша, отталкивая ее руку. Она посмотрела на Табиту. – Распустила тут нюни, как мокрая обезьяна!
– О’кей.
– Четвертый месяц, говоришь? – задумчиво покачала головой Маша.
– Может, и больше.
– Славрос будет в ярости. Будет рвать и метать, как бешеный.
24
Эрик глядел на три чемодана, выставленные в передней у входа. В них были сложены мамины вещи. Только самые необходимые, за остальным ее имуществом на днях приедет машина. После происшествия в спальне родителей те по очереди сообщили ему дурную новость о предстоящем разводе. Отцу потребовалось много времени, чтобы объясниться, потому что он то и дело запинался и почти все время не переставая
плакал. Под конец Эрику пришлось утешать его: все, мол, ничего, как-нибудь переживем. Мама поговорила с Эриком на кухне, где она в виде большого исключения угостила его мороженым. Мороженое сначала не лезло ему в горло, но в конце концов как-то проскочило. Объяснение, которое стоило отцу больших душевных усилий, далось ей гораздо легче. Она сообщила Эрику, что переезжает с дядей Юханом в Стокгольм и будет жить в районе Старого города. Эрик совсем не обрадовался появлению нового родственника. С первого раза, как прозвучало это слово, оно произвело на него неприятное впечатление, и сколько бы раз она с тех пор ни повторяла при упоминании о Юхане слово «дядя», оно все так же коробило.Эрик открыл дверь в подвал и спустился по лестнице вниз. Там стоял резкий запах растворителей, которые они использовали при выделке кожи для удаления жирового слоя. Отец занимался несколькими залежавшимися в холодильнике куницами. Натянув повыше ворот свитера, чтобы закрыть рот и нос, Эрик направился к отцу, который сидел возле большой цинковой ванны, где в растворителе отмокало несколько шкурок. На полу валялись ободранные тушки животных, похожие на новорожденных младенцев. Отец обрабатывал шкурки жестким скребком. На руках у него были толстые резиновые перчатки, а на лице респиратор, закрывающий нос и рот. Фильтр респиратора превращал его напряженное дыхание в металлический свист.
– Ты слишком сильно скребешь, – сказал Эрик.
– Отвяжись, – бросил Бертиль, продолжая скрести.
– Мама уже совсем собралась.
– Ну и?
Эрик опустил ворот свитера:
– Почему ты не хочешь ее уговорить? Может быть, она передумает.
Бертиль перестал тереть шкурку и обернул к Эрику заплаканное лицо:
– Говорил я с ней, упрашивал, умолял, но тут ничего не поделаешь. Мы стали для нее недостаточно хороши.
Эрик отвел глаза.
– Она влюблена, влюблена в Юхана, – скривился Бертиль.
– Может, ты все-таки попробуешь?
– Нет. Все кончено. – Бертиль снова занялся работой. – Ты хоть понимаешь, сколько раз твоя мать ставила меня в смешное положение? Понимаешь, как надо мной смеялись?
– Я думал, что ты не придаешь этому значения.
– Честь для человека самое главное. Понимаешь ты это? – Он с такой силой швырнул в ванну скребок, что тот шлепнулся в растворитель, подняв фонтан брызг.
Эрик испуганно посмотрел на отца, затем повернулся и со всех ног бросился к лестнице.
– Эрик! – позвал отец. – Прости, Эрик!
Открыв дверь в ванную, Эрик услышал доносившийся из душевой кабинки шум воды. За запотевшей стеклянной стенкой кабинки маячил силуэт маминой обнаженной фигуры. Войдя в ванную, Эрик направился к ней. Она стояла с закрытыми глазами и смывала с волос мыльную пену. Эрик заметил оставшийся от кесарева сечения шрам, который узловатой чертой пересекал ее живот. Корявый шов. Выполнен кое-как. Как завороженный Эрик уставил взгляд на чернеющий треугольник волос внизу, заканчивающийся кисточкой, с которой струйкой стекала вода. Он увидел на внутренней стороне бедра синяк размером с мизинец и подумал, откуда бы он мог взяться.