За кулисами диверсий

И тут нас ждал сюрприз. Наши случайные соседи говорили без всякого акцента на чистейшем россиянском языке.

— И все–таки удивительно глупо сравнивать Венецию с Петербургом, не правда ли, Мишель?

— Петербург с Венецией, хочешь ты сказать, дорогая. Не знаю, право. Туман от Невы имел другой аромат, да и вообще тогда мы воспринимали все по–другому: и туман, и архитектурные красоты, и нас самих. Будь так любезна, Анна, положи мне еще салату.

— Да, Петербург, Петербург, золотая пора. Помнишь, Любочка, как мы мечтали попасть на бал к Кшессинской? Интересно, что стало с ее дворцом?

— Кто-то из наших побывал в Петербурге туристом и говорил, что «товарищи» превратили дворец в милицейский участок...

— Не говори так громко, Аня, эти синьоры, как мне кажется, прислушиваются к нашему разговору.

Нам показалось, что сохранять инкогнито неудобно.

— Простите, пожалуйста,— сказал один из нас,— мы не прислушиваемся, а даже понимаем, о чем вы говорите. Видимо, мы соотечественники?

Пожилой господин перестал жевать и подозрительно посмотрел на нас.

— С кем имею честь?

— Мы советские журналисты.

Гладковыбритые щеки господина стали наливаться синевой.

— Мы не соотечественники, милостивые государи! Мы — враги-с! Да, да, враги-с! Думаете, что если вы вышвырнули нас из России, то мы не вернемся? Не мы, так наши дети или наши внуки, но вернемся и покажем вам, краснопузым...

Изо рта господина начали вылетать ошметки салата. Нам стало противно. Спорить с ним не имело смысла. Мы встали из-за стола, извинились перед официантом и пошли к выходу. А он продолжал хрипло орать нам вслед: «Не мы, так наши внуки! Запомните это! Вы еще услышите об НТС!»

Об НТС — Народно-трудовом союзе, возникшем из остатков белой армии, находившемся ранее в услужении фашистских разведок, ныне — у натовских секретных служб,— тоже слышать приходилось. И не только слышать, но и беседовать с некоторыми из представителей этой организации: «отцами», «детьми» и даже «внуками». По-разному оказывались эти «представители» в Советском Союзе. Одни приходили открыто, раскаявшиеся и готовые понести наказание за преступления против Родины, другие — тайно, нелегально, еще пытавшиеся пакостить и вредить на советской земле...

Евгения Ивановича Дивнича, с которым довелось встречаться, называли патриархом энтээсовцев. И это не случайно. Отец — офицер царской армии. Погиб на фронте в первую мировую войну. 1920 год. Дивнич вместе с семьей эмигрировал в Югославию, где кончил кадетский корпус. В студенческие годы одним из первых принял участие в создании Народно-трудового союза нового поколения (НТСНП), впоследствии переименованного в НТС. С 1934 по 1940 год был председателем НТСНП. В марте 1940-го формально отошел от организации. Формально, ибо был не согласен с практическими методами борьбы с Советской властью, хотя и оставался ее злейшим врагом... После освобождения Югославии от гитлеровской оккупации был арестован и осужден советским судом. С тех пор и до конца своих дней Е. И. Дивнич жил в Советском Союзе, а более точно — в городе Иваново, где и умер в ноябре 1966 года.

Незадолго до своей кончины он говорил: «Некоторые считают меня, что я симпатизирую большевикам. Утверждать подобное не только неверно, но и нечестно. Ни годы изоляции, ни риск расстрела не сломили меня. Не только я, но и те, кто шел рядом со мной и знает мою подноготную в любых критических ситуациях на подпольной работе, поведение на следствии и перед трибуналом, могут лишь возмутиться столь нелепым обвинением в мой адрес. Я просто не вправе скрывать то, в чем пора объясниться. Этого требует правда. Этого требует мой долг перед теми, кто ушел «туда» в угоду наших утопий и безрассудно погиб. И вообще настало время протереть губкой наши отношения. Уроки жизни многое изменили. Немало произошло и перемен. Накопились и коренные расхождения между нами. Я целиком включился теперь в жизнь своего народа».

Евгений Иванович недаром выбыл из НТС накануне войны. И отнюдь не по формальным соображениям... «Итак, во имя правды мы отдались борьбе,— отмечал он.— Но как далеки были наши представления от тех сюрпризов, которые ждали нас в дальнейшем. Тогда Советский Союз представлялся нам как «терра инкогнита». Мы мечтали разгадать, что творится за запертой от нас заветной границей. Интересовала не только экономическая сторона вопроса, а тот психологический процесс, который происходил в душе русского народа».

Экономические и психологические процессы, происходившие в Советском Союзе, интересовали не только энтээсовцев. Большой интерес к ним стали проявлять тайные службы. Сначала панской Польши, затем Японии, потом фашистской Германии... Началась вторая мировая война, к. и. Дивнич так реагирует на этот период: «Мы узнавали о героизме советских людей, мы были немыми свидетелями зверств немцев над ними, бессильные им помочь. Мы видели умиравшие от голода пленных и наблюдали обезьяньи издевательства гитлеровцев над перемещенными. И от этого меня не покидало сознание собственной проституированности. Как больно и бесконечно стыдно было нам, русским людям по ту сторону фронта от русского народа, смотреть в глаза мобилизованным рабочим, пленным и голодающим соотечественникам, стыдно от сознания того, что мы находились на привилегированном положении у их палачей. Кусок хлеба застревал в горле при мысли об этом. Они, эти люди, единственные в мире, дерутся с нечеловеческим напряжением за свободу Европы и человечества под стенами Сталинграда, другие — мужественно переносят голод и холод в осажденном Ленинграде, третьи томятся в невыносимых условиях фашистских застенков, а ты, точно посторонний, пользуешься преимуществами, данными тебе врагом. А ведь совесть не молчала. Она нашептывала: «Беги! Твое место не тут. Ты русский, ты должен быть или на фронте, или среди партизан, или за колючей проволокой концлагерей, но только не в гнусной позе умывающего руки Пилата».

Скажем прямо: совесть пробудилась не у многих. Большинство «отцов» и «детей» российской эмиграции стало активно сотрудничать с гитлеровцами. Если первоначально они оправдывали свою позицию тем, что немцы, мол–де, идут «освобождать» Россию от большевиков, а некоторые всерьез верили в то, что, въехав на немецкой спине в Советский Союз, сумеют восстановить «Россию без Советской власти», то последующий ход событий начисто опрокинул все эти «лозунги» и «концепции». Действительно, достаточно было заглянуть в «Майн кампф», чтобы убедиться в том, что гитлеровские солдаты полезли в Советский Союз отнюдь не для того, чтобы сражаться за интересы русской реакции. Кое–кто из ее лидеров проповедовал первоначально теорию «второго Брест—Литовска»: мол–де, советский народ или воткнет штыки в землю, или повернет оружие, как в прошлую войну, но уже против большевиков. Но и здесь энтээсовских «теоретиков» ждал очевидный провал. Совсем иной была природа начавшейся войны. Недаром ее сразу же назвали «войной народной, отечественной войной».

«И когда этот героический, измученный невиданной бойней народ, — писал Е. И. Дивнич, — ограбленный врагом, на пепелище родного дома торжествовал заслуженную победу и каждый советский человек мог с любовью и радостью честно посмотреть другому в глаза с благородным сознанием выполненного долга, эмигранты, в том числе и члены НТС, в роли преступников водворялись в лагеря или шли уныло, понуря голову, в обозах разгромленных героическими борцами России остатков враждебных ей армий. Вот когда во всю ширь сказался позор нашего откола от народа. Утомленный народ ликовал вовсю. По всей стране красовались плакаты: «Слава народу–победителю!» А мы? Мы оплакивали собственное ничтожество, с унизительным чувством пасынков победы!..»

Впрочем, плакать энтээсовцам разных мастей и поколений пришлось совсем недолго. Предатели во все эпохи находили спрос, как тот залежалый и, как правило, дурно пахнущий товар, который покупают для особых целей.

Когда началась Великая Отечественная война, Виктору Астемирову исполнилось двадцать лет. Воевал. Попал в плен к гитлеровцам. Сменил несколько концлагерей. Все делал для того, чтобы как–нибудь выжить. Выжил. Из плена освободили американцы. Можно было бы вернуться на родину. Но побоялся. Американская военная администрация упорно распространяла слухи о том, что тех, кто сдался в плен, ждет Сибирь… В американской зоне оккупации было несладко. Жил впроголодь, без крыши над головой, без языка. Когда появились вербовщики из НТС, ухватился за них, как утопающий хватается за соломинку. Так началась карьера энтээсовца «нового поколения», которое комплектовалось в основном из предателей Родины.