За мгновение до мечты

В шкафу ждало подходящее чистое платье, одно из любимых повседневных. Так как я жила одна, то чаще ходила в чем-то легком вроде сарафанов или длинных туник. Почему-то захотелось открыть ноги. Как сказала бы сестра, это было инстинктивное желание женской особи выглядеть привлекательно, а своей, пусть и не округлой фигуры, я не смущалась никогда.

Однако уже на пороге я передумала и влезла в длинное платье на тонких бретельках. Это был хлопковый сарафан василькового цвета с вышивкой по низу подола, и он вполне соответствовал поводу.

Вернувшись на кухню, я не застала там Бьёрна, а потому осторожно спустилась в погреб и высыпала картошку. Пришлось вести себя осмотрительно, чтобы снова не извозюкаться, и я перебирала клубни без обычной резкости, не швыряя, а укладывая. В детстве мы с ребятами играли в прятки, и кто-нибудь непременно спускался в погреб, чтобы устроиться меж полок с банками.

– Эй, – донесся до меня глухой голос.

Я тотчас поднялась на несколько ступеней и увидела, что мужчина стоит возле стола, разглядывая художества Антона. Эти картины, написанные в разные годы, изображали всю нашу семью от мала до велика.

– Скоро будем есть, – улыбнулась я.

– Ты другая была, – и он показал на семейный портрет, где мне едва исполнилось пять. – Волосы как кудрявились.

– И были негустыми и пушистыми, – кивнула я. – А потом чуть потемнели, выпрямились и окрепли.

– А я всегда был кудрявым, – усмехнулся он. – Почему сама ведро вниз потащила? Я бы помог.

– Привычка. Хочешь, я тебе домашнюю сметану дам, пока готовлю?

– Ага, – кивнул он, садясь на ближайший табурет. – Я всё хочу попробовать, тем более что многие овощи и фрукты у нас не растут. Знаю, – и хмыкнул, – сметана – не растение.

От пристального изучающего взгляда я снова начала краснеть. Никогда не видела фиолетовых глаз, наверное, в нашем мире таких просто не существовало. Судя по всему, Бьёрну было также удивительно видеть мои зеленые.

Я с трудом заставила себя отвернуться и снова спустилась.

– Это вроде холодильника? – спросил мужчина.

Несколько секунд – и его голова показалась наверху.

– Да, только лучше. Хочешь, спустись и посмотри. Здесь полно места. Дедушка всегда хотел сделать большое хранилище.

Бьёрн не заставил себя долго ждать, и я, вдохновленная, начала показывать ему банки с самыми разными заготовками.

– Варенье из ежевики, малины, клубники, земляники, вишни, сливы, груши, повидло яблочное… Наливки, домашние вина, компоты из всего, что под руку попадется… Огурцы, помидоры, перцы, всевозможные салаты… Там – грибы самые разные, тут желе из смородины и крыжовника…

– Пощади! – расхохотался он. – Всё так вкусно выглядит, что я сейчас рычать от голода начну!

– Выбирай, что хочешь, – улыбнулась я. – Хотя сейчас много свежих продуктов, прямо с грядки можно есть.

В итоге в ход пошла молодая картошка, топинамбур, многочисленная зелень и рыжие помидоры. А ещё корни сочника – редкая и капризная культура бесподобного вкуса. Десертом стали яблоки – сорт розовых великанов, сладких и сочных. Я гордилась своими садоводческими способностями и трещала, как сорока, а Бьёрн улыбался. Кажется, нам обоим было хорошо вот так вместе обедать, и Тёма, предпочитавший дремать в тени яблонь, преспокойно улегся гостю на колени…

Глава 2

После обеда я повела его смотреть усадьбу. Любимая земля скрывала много уголков, которые могли бы понравиться как взрослым, так и детям. Странно, что раньше о маленьких шалунах я не думала. Наверное, это снова сработали инстинкты, которые прежде я всячески подавляла.

Здесь был и густой старый лес, и прудик, и холодное глубокое озеро, и маленький пляж возле него. Были сады, заросли пней и дерево в виде буквы «Г», помнившее моего прапрадеда. В чаще можно было встретить барсуков и куниц, рыжих «звездных» оленей и золотых белок. Особенно я любила, когда к дому прилетали лимонные певухи – крупные птицы ярко-желтого цвета. В народе их ещё называли визгушами, потому что концерт получался весьма своеобразный. Среди нежных трелей нет-нет да и прорезался резкий, противный звук, словно одной из солисток наступали на хвост.

– Бассейн делал папа, – рассказывала я. – Но за ним трудно ухаживать, и я редко пользуюсь, предпочитая открытые водоемы.

– Мне нравится, – улыбнулся Бьёрн. – У нас холоднее, толком не поплаваешь.

– А ты не закаленный?

– Я, Таиса, бродяга. Много летал, много где побывал. Но при этом особой связи с природой никогда не было… – Он почесал в затылке. – Я люблю плавать, спокойно отношусь к холоду, однако чтобы сигануть в прорубь – это развлечение не для меня.

– А я сигала.

– И как?

– Холодно.

– Было бы странно услышать, что ты там согрелась…

– После и правда тепло, – хитро улыбнулась я. – Особенно если сразу чаю напиться.

Бьёрн кивнул, и мы молча обошли старые сады, чтобы взойти на холм, с которого открывался прекрасный вид на горы.

– Чем ты здесь целыми днями занимаешься? – спросил он с улыбкой. – Неужели не скучно? Я бы сдурел, наверное.

– Ты поживи с месяцок – тогда и поймешь, что от природы не дуреют, а наоборот…

– Умнеют?

Мы рассмеялись.

– Скорее, добреют. Вот простое созерцание, например. – Я встала поближе и принялась рассказывать: – Городской человек разве умеет встречать рассветы? Разве можно отыскать подходящую крышу, чтобы налюбоваться утренним солнцем, первыми его лучами, небом, которое только-только проснулось? Здесь, Бьёрн, рождается новая жизнь. Среди этих синих и желтых великанов, на воде вместе с бликами, с облаками, которые становятся цветными, а потом опять белеют. Горы умеют дышать, небо слушает тебя, вода всегда готова рассказать свою историю. Впрочем, как и любое дерево… Просто нужно уметь слушать. Здесь не бывает одинаковых дней. Ты можешь подумать, что суета мегаполисов интересна, ибо несет заряд времени, но движение леса, трав, птиц и зверей куда сплоченнее, интереснее и мудрей. На закате я встречаю чаек – они кормятся у залива, и под вечер возвращаются обратно. Среди них обязательно найдется последняя, отставшая от остальных, летящая в темноте. Я вижу её и понимаю – пора домой. А дома, на крыльце, ждут жуки-фонари. Такого поначалу можно испугаться, потому что он большой и горит синим огоньком, к тому же при взлете гудит и пофыркивает. Они сидят на перилах, шевеля усами, и нисколько меня не боятся. И Тёма их не трогает, потому что знает – невкусные. – Я перевела дух и поглядела на собеседника, ожидая его реакции.

– Ну, а что ночью? – спросил он, и стало радостно, что мои слова вызвали интерес.

– В сумерках поют ночные птицы, бродят по кустам мелкие зверушки. Звезды яркие и сияющие, а лунный свет пробивается даже сквозь шторы. Ночью, если прислушаться, можно различить плеск воды вдали, гул, исходящий от гор (никогда не понимала, почему они гудят по ночам), какие-то писки, копошение, шум ветра в кронах… А есть час, когда всё словно замирает. Наверное, тогда мир действительно спит. В городе-то жизнь не может позволить себе подобный отдых, там нет-нет да и встретишь позднего прохожего, такси или дергающий глазом фонарь.