За пределами мозга (фрагмент)

Из-за отсутствия точных и объективных критериев психиатрия остается под глубоким влиянием социальной, культурной и политической структуры общества. В XIX веке мастурбацию считали патологией, многие профессионалы писали назидательные книги, статьи и брошюры о ее вредных последствиях. Сейчас психиатры считают ее безвредной и даже одобряют в качестве предохранительного клапана для избыточного сексуального напряжения. В сталинскую эпоху психиатры в России объявили неврозы и сексуальные отклонения продуктом классовых конфликтов и морального разложения буржуазного общества. Они утверждали, что у них подобные проблемы практически исчезли со сменой общественной формации. Пациенты с этими симптомами рассматривались как представители старого порядка и "враги народа". И ведь совсем недавно в советской психиатрии было привычным рассматривать политическое диссидентство как признак безумия, требующего госпитализации в психиатрическом заведении и лечения. В Соединенных Штатах гомосексуализм определялся как душевное заболевание до 1973 года, пока Ассоциация американских психиатров не пришла к выводу, что это не так. Медики традиционной школы видели у представителей движения хиппи в 60-е годы эмоциональную неустойчивость, психическое нездоровье, вероятные повреждения мозга в результате употребления наркотиков — до тех пор, пока психиатры и психологи "Нового Века" не стали рассматривать хиппи как эмоционально освобожденный авангард человечества. Мы уже обсуждали культурные различия в понятиях нормальности и душевого здоровья. Многие из явлений, в которых западная психиатрия усматривает симптомы душевного заболевания, представляют собой как бы вариации коллективного бессознательного, которые в некоторых культурах в определенные периоды истории человечества считались совершенно нормальными и приемлемыми.

Психиатрическая классификация, опирающаяся на симптоматику, пусть и сомнительную, в какой-то степени проверяется в контексте современных терапевтических практик. Вербальная ориентация в психотерапии предоставляет немного возможностей для решительных изменений в клинических условиях, и репрессивный медицинский подход активно вмешивается в дальнейшее развитие клинической картины, стремясь заморозить процесс в стационарном состоянии. Относительность такого подхода становится, однако, очевидной, когда в терапии прибегают к психоделикам или к мощным методам безлекарственной эмпирической проработки. В результате возникает такой поток симптомов, что иногда пациент в считанные часы перемещается в совершенно иную диагностическую категорию. Становится очевидным, что то, о чем психиатрия говорит как о четких диагностических критериях, есть просто отдельные стадии процесса трансформации, на которых пациент почему-либо задержался.

Едва ли более обнадеживающей выглядит ситуация, когда мы переходим от проблемы психиатрического диагноза к психиатрическому лечению и оценке результатов. У каждого психиатра свой собственный терапевтический стиль, который он применяет к широкому кругу проблем, хотя достаточной очевидности того, что один метод эффективнее какого-то другого, у него как правило не бывает. Критики психотерапии довольно убедительно показывают, что нет серьезных свидетельств того, что пациентам, которых лечат специалисты, становится лучше, чем тем, которых вообще никто не лечит, или тем, кто получает поддержку непрофессионалов (Eysenck and Rachman, 1965). Даже когда в ходе психотерапии улучшение действительно происходит, доказать, что оно непосредственно связано с процессом терапии или с теоретическими убеждениями терапевта, очень трудно.

Более убедительными выглядят свидетельства об эффективности психофармакологических средств и их способности устранять симптомы. Однако главный вопрос здесь в том, означает ли ослабление симптомов подлинное улучшение или же применение фармакологических средств просто маскирует скрытые проблемы и мешает их разрешению. На мой взгляд, все больше фактов свидетельствует о том, что во многих случаях транквилизаторы мешают процессу исцеления и личностной трансформации, что их следует применять только с согласия пациента или если обстоятельства не позволяют использовать раскрывающий процесс.

Поскольку критерии душевного здоровья неясны, сомнительной будет и психиатрическая номенклатура; поскольку не существует единого мнения, из чего собственно складывается эффективность лечения, не следует ожидать особенной ясности в оценке терапевтических результатов. В повседневной клинической практике мерилом состояния пациента является характер и интенсивность проявляющихся симптомов. Усиление симптомов рассматривается как ухудшение клинического состояния, облегчение их считается улучшением. Этот подход вступает в противоречие с динамической психиатрией, где упор делается на разрешение конфликтов и улучшение межличностного понимания. В динамической психиатрии активизация симптомов зачастую предшествует серьезному терапевтическому прогрессу или сопровождает его. Терапевтической философии, базирующейся в основном на оценке симптомов, остро противоречит и наша концепция, в которой интенсивность симптомов свидетельствует об активности процесса исцеления, а симптом настолько же представляет благоприятную возможность, насколько является проблемой.

В то время как некоторые психиатры полагаются исключительно на изменение симптомов, оценивая терапевтические результаты, другое включают в число своих критериев качество межличностных отношений и социальную адаптацию. Более того, зачастую используются такие культурно обусловленные критерии, как профессиональная адаптация и адаптация в среде проживания. Увеличение дохода или переселение в более престижный район могут стать поэтому важными показателями душевного здоровья. Абсурдность таких критериев тотчас становится очевидной, если рассмотреть эмоциональную стабильность и душевное здоровье некоторых личностей, которые по таким стандартам могли бы занять чрезвычайно высокое место (скажем, Говарда Хьюза или Элвиса Пресли). Когда критерии такого рода учитываются в клинических рассуждениях, это свидетельствует только о степени концептуальной путаницы. Было бы легко доказать, что повышение амбиций, соревновательного духа и потребности впечатлять отражают скорее увеличение патологии, нежели улучшение состояния пациента. И наоборот, при нынешнем состоянии мира добровольная простота образа жизни вполне может быть выражением естественного психического здоровья.

Поскольку теоретическая система, изложенная в настоящей книге, обращает много внимания на духовную сторону человеческой жизни, уместно упомянуть и о духовности. В традиционной психиатрии духовные наклонности и интересы имеют четко выраженную патологическую коннотацию. И хотя это не оговаривается четко, все же современная система психиатрического мышления неявно подразумевает, что душевное здоровье связано с атеизмом материализмом и мировоззрением механистической науки. Таким образом, духовные переживания, религиозные верования и участие в духовной практике обычно служат подтверждением психопатологнческого диагноза.

Я могу привести в качестве примера личный опыт, относящийся к тому времени, когда я приехал в Соединенные Штаты и выступал с лекциями о проведенных мною в Европе исследованиях ЛСД В 1967 году в презентации на факультете психиатрии Гарвардского университета я описал результаты, полученные в группе пациентов с тяжелыми психиатрическими проблемами после курса ЛСД-психотерапии.

Во время дискуссии один из психиатров предложил свою интерпретацию того, что я считал терапевтическим успехом. По его мнению, невротические симптомы пациентов просто заместились психотическими явлениями. Я говорил, что у многих из них наблюдалось значительное улучшение после прохождения через мощное переживание смерти-возрождения и через состояния космического единства. В результате они приобщились духовности и проявили глубокий интерес к древним и восточным философиям. Некоторые восприняли идею перевоплощения, реинкарнации: другие начали заниматься медитацией, йогой и другими формами духовной практики. Эти проявления, по его словам, были четкими признаками психотического процесса. Сегодня придти к такому выводу труднее, чем в конце 60-х годов, учитывая широко распространившийся интерес к духовной практике. И тем не менее, это по-прежнему хороший пример общей ориентации современного психиатрического мышления.

Положение в западной психиатрии с определением душевного здоровья и болезни, клинического диагноза, общей стратегии лечения и оценки терапевтических результатов довольно запутано и оставляет желать много лучшего. Психическое здоровье и нормальная умственная деятельность определяются в ней как отсутствие психопатологии, а позитивного описания нормального человека до сих пор нет. Такие понятия, как активное удовольствие от существования, жизнелюбие, способность любить, альтруизм, уважение к жизни, творчество, самоактуализация едва ли учитываются в психиатрии. Применяемые в настоящее время психотерапевтические методы вряд ли способны достичь даже той цели, которую сформулировал еще Фрейд: "Заменить чрезмерные мучения невротика нормальными страданиями повседневной жизни". Более смелые результаты немыслимы без внедрения духовности и трансперсональной перспективы в практику психиатрии, психологии и психотерапии.

Психиатрия и религия: роль духовности в жизни человека

Отношение традиционной психиатрии и психологии к религии и мистицизму определяется механистической и материалистической ориентацией западной науки. Во Вселенной, где первична материя, а жизнь и сознание являются лишь ее случайными продуктами, не может быть подлинного признания духовной размерности существования. Просвещенное научное отношение означало бы принятие собственной незначительности как обитателя одного из бесчисленных небесных тел Вселенной, в которой миллионы галактик. А еще следовало бы признать, что мы являемся не чем иным как только высоко развитыми животными и биологическими машинами, состоящими из клеток, тканей и органов. И наконец, научное понимание нашего существования подразумевает принятие той точки зрения, что сознание есть физиологическая функция мозга и что психика управляется бессознательными силами инстинктивной природы.

Часто подчеркивается, что три главных переворота в истории науки показали человеку его настоящее место во Вселенной. Первым был переворот Коперника, разрушивший убеждение в том, что Земля есть центр Вселенной и человечество занимает в ней особое место. Вторым — дарвиновская революция, положившая конец концепции уникального и привилегированного места людей среди животных. И, наконец, фрейдовский переворот низвел психику к производной от базовых инстинктов.

Психиатрия и психология, управляемые механистическим мировоззрением, не способны отличить ограниченность и поверхностность верований, которые характерны для главенствующих доктрин многих религий, от глубины подлинных мистических традиций и великих духовных философий — различных школ йоги, кашмирского шиваизма, ваджраяны, дзен-буддизма, даосизма, каббалы, гностицизма или суфизма. Западная наука слепа к тому, что эти традиции являются плодами многовекового изучения человеческого разума, соединявшего в себе систематическое наблюдение, эксперимент и построение теорий, причем в манере, очень близкой к научным методам.