За пределом

Младшенькая? Уменьшительно-ласкательные слова обычно говорят о том, что человек очень дорог тебе.

— Сильно младше тебя?

— Тебя это вообще не должно колыхать, толстый, — тут же ощетинилась она. — Я про твою семью тебя не расспрашиваю, вот и не лезь в мою.

— Прости, я понял, — тут же примирительно ответил я.

— Просто меньше всего я хочу, чтоб эта жизнь касалась той, с моей сестрой. Как и наоборот, в принципе. Дело делом, семья семьёй. Поэтому не лезь куда не просят.

— Я понял, больше не буду.

Я понимаю, на такой работе лучше вообще как можно меньше рассказывать о своей семье. Меньше остальные знают, крепче спишь ты. В семье то же самое, меньше домочадцы знают, крепче спят и они, и ты.

Тем временем мы вновь свернули на улицу с серыми многоэтажками, название которой я наконец выучил. Сентябрьская. Насколько я понимаю, это в честь дня революции, когда она началась, что и послужило причиной отделения Сибирии и Маньчжурии от Российской Империи.

Через пять минут мы уже въезжали в хорошо знакомый мне двор. Забавно то, что в первый раз это место выглядело свинарником. Однако сейчас, когда я здесь много раз побывал, таким оно мне не казалось. Обычный немного грязный двор.

Немного. Болото на весь двор. Забавно, как человек ко всему привыкает, даже к плохому. Было плохо, стало хуже — он привык. Потом ещё хуже, и он опять привык. И так до бесконечности, пока не наступит его предел. Вот прямо как со двором: сначала я считал его свинарником, а сейчас вроде как и не очень плохо.

Малу, как обычно, ждал нас в комнате. А ещё, помимо него, я сразу заметил автоматы с глушителями на столе. Четыре штуки, по одному на каждого. Про автоматы я мог только сказать, что это «Громобои». Если не ошибаюсь, швейцарский автомат, ещё известный как тот, которым можно едва ли не подстригать кусты, настолько высока его скорострельность. Помимо них на столе были коробки с патронами, магазины, тряпки со спиртом и две сумки с одеждой.

— Где Али? — спросил он, едва мы вошли в комнату.

— Экзамен. Он задержится, — ответил я.

— Ладно, не горит, — вздохнул он и встал, кивнув на стол. — Новое дело. Стрела дал наводку, предложил заработать. Я согласился.

— Опять Стрела? — поморщилась Сирень. — Он что, решил брать банк?

— Не опять, а снова, — ответил Малу. — И да, ты почти права. Только не банк, а инкассаторов.

Повисло молчание.

Малу, видимо, ждал от нас реакции. Но мы стояли немного ошарашенные такой новостью и не могли выдавить и слова. Брать… инкассаторов?

Я не знал, о чём и думать. В моей голове это выглядело подобно какому-нибудь налёту, как в боевиках. Приехать, размахивать пушками, покричать, уехать. Но я не уверен, что это именно так работает. Оттого его слова выглядели какими-то нереальными.

— Серьёзно? — не удержался я от этого вопроса.

— Абсолютно, Тара.

— И сколько на кону?

— Сотня штук на нос, примерно, — ответил он, не моргнув глазом.

Сто штук? На одного?

Естественно, много это или мало, я рассчитывал исключительно по тому, сколько смогу купить на эти деньги лекарств для сестры. Я быстро посчитал в уме, на сколько недель этого хватит, если брать самые дорогие препараты.

Получилось двадцать недель. Двадцать недель… это… четыре с половиной, мать его, месяца! Ещё плюс те деньги, что остались с того налёта на точку барыг наркотиками, и это вообще полных пять месяцев!

Суть в том, что сейчас моя сестра принимает те препараты, что за тысячу баксов упаковка, которой хватает на неделю. В месяц уходит около четырёх-пяти тысяч. Уже три месяца принимает, и пока результат хороший — ни одного приступа. Можно сказать, что ещё два месяца, и она будет здорова как бык. Но два месяца… мало ли что может случиться, верно?

Я не хочу каркать, но должен готовиться к самому худшему. Потому я хотел накопить сразу ту сумму, которой смогу оплатить её курс в пять месяцев этими препаратами, если вдруг что пойдёт не так. В месяц будет уходить около двадцати — двадцати пяти штук, то есть на пять месяцев мне требовалось около ста десяти тысяч. И если я сейчас схожу на дело, то смогу подстраховаться и обеспечить сестру самыми сильными таблетками, которые только были на этой бренной планете!

Охренеть! Пять месяцев — это полный курс, пройдя который, можно будет с уверенностью сказать, что Наталиэль вылечилась! Я просто не могу поверить…

Суть всей лекарственной терапии была в том, что ты пропиваешь четыре месяца лекарства под наблюдением врачей и всевозможными проверками твоего состояния, и если за это время не случилось ни единого приступа, то пьёшь ещё месяц для профилактики, и всё! И если за пять месяцев ни единого приступа, значит, лекарства справились с недугом, и импульс подавлен. А нет импульса, нет и приступов, которые убивают тебя!

Я, конечно, могу успокоиться на том, что имею, но… надо перестраховаться. Обязательно надо, я не могу рисковать и сбрасывать на авось собственную сестру. Брать инкассаторов — это звучит как фантастика, но блин, если я смогу всё провернуть вместе с остальными, то плевать. Пусть потом садят хоть на десяток лет — это будет того стоить.

И пока я решался, Сирень принялась за своё.

— И это должны будем сделать опять мы, а ему скинуть тридцатку? — поморщилась она.

— А тебе мало ста штук?

— Нет, но сто штук, это… сколько процентов на каждого, Тара?

— Если ему отдаём тридцать, то на каждого семнадцать с половиной.

— Вот! А ему сразу тридцать! Не многовато ли? — она упёрла руки в бока. — Это получается, что… сколько он получит, Тара?

На этот раз мне пришлось достать калькулятор.

— Если мы около ста штук, то он сто семьдесят одну тысячу с мелочью, — ответил я после недолгих расчётов.

— Сто семьдесят штук против ста наших! Офигеть! Это грабёж!

— Сирень, какая же ты дура, — вздохнул Малу. — Вот просто дура. Как тебя ещё в этом мире не пришили?

— А не пошёл бы ты? — тут же огрызнулась она.

— Пошёл бы. Да вот только ты же тут пиздец на ровном месте устроишь и потом заебёшься разгребать. Я уже подзаебался за тобой приглядывать, если честно. Ты хоть иногда мозг подключай.

— Я подключаю!

— Ты дура, Сирень, поэтому закрой свой рот по-хорошему, иначе я возьму скотч и сделаю всё по-плохому. А ты чо, Тара? Съедешь или идёшь?