За пять минут до ядерной полуночи

– Продавать атомные подлодки нельзя, но их можно передать другим странам в лизинг или в аренду.

– Свою атомную «Нерпу» вы отдаете в аренду Индии на десять лет почти за миллиард долларов. Кстати, ее долго будут ремонтировать после пожара? Индия не потребует от вас неустойки за срыв сроков передачи субмарины? Или, может быть, вообще откажется от контракта после гибели двадцати русских моряков и специалистов?

«Да, вцепилась мертвой хваткой и пошла ва-банк… Целый разведывательный опрос мне учинила», – отметил Виталий.

– Не волнуйся, там все под контролем.

– Слушай, хочу подарить тебе одну идею… За бокал шампанского от DCNS, – она игриво улыбнулась. – Вы уже лет пятнадцать не можете довести до ума свой подводный атомоход «Ирбис» проекта 971 «Щука-Б».

– И что… – насторожился Коржавцев.

– Так достройте его за счет Индии и передайте им в аренду. И субмарину сделаете, и денег заработаете. А после индийских ВМС атомоход еще и России лет десять послужит, а то и больше. Опыт подобных сделок у вас есть – модернизацию авианосца «Горшков» для Индии уже скоро закончите, причем на средства индусов.

«Бог мой, в информированности этой даме не откажешь! Много чего знает, но хочет знать еще больше», – думал он, подавая ей бокал шипуче-игристого вина.

– Твоя идея стоит целого ящика шампанского. Передам ее руководству… Свои атомные «Барракуды» Франция тоже кому-то в аренду сдаст? Китаю, например…

– Нет. Обе субмарины – «Сюффрен» и «Дюге-Труен» – мы для себя строим. В 2017 и 2019 годах они будут переданы национальным ВМС. А всего по этой программе к 2027 году должно быть принято в состав нашего флота шесть подводных атомоходов.

– Аплодирую вашим успехам.

– Вы, русские, любите в ладоши хлопать. Сначала на съездах компартии овации своим генсекам устраивали, потом выступления неугодных депутатов «захлопывали», теперь, когда на пассажирском самолете удачно приземлились…

– Радуемся, что живыми долетели…

– А когда покойников-артистов в гробу выносите? Аплодируете, что помер?

«Ох уж эти французы! – усмехнулся Коржавцев. – В генах каждого из них сидит Рабле и Пьер Ришар». А вслух ответил:

– Нет, оттого рукоплещем, что еще один законный повод выпить появился. А на поминках в России наливают по полной, и пить нужно до дна…

Чуть призадумавшись, он вспомнил еще один повод в тему для очередной ответной колкости.

– Кстати, папу римского Иоанна Павла II тоже под аплодисменты хоронили…

– Да, а над Центральной Америкой и Тихим океаном в этот день произошло солнечное затмение, – тут же парировала Женевьева. – В общем, везде свои особенности… А в Соединенных Штатах афроамериканцы на похоронах поют и иногда танцуют… даже президент. – Она вдруг погрустнела. – Там недавно одного хорошего парня хоронили, моего друга… Он погиб… нелепо как-то. – И, глядя куда-то в пустоту, продолжила: – Смерть вообще не бывает разумной и красивой… Его зверски убили… цинично и жестоко. Я разреветься была готова, а его родня поет и танцует, прямо у могилы…

Доверительно рассказывая иногда трогательные и грустные, иногда смешные и нелепые бытовые детали, которые есть в жизни каждой женщины и которыми можно без опасения поделиться даже с малознакомым мужчиной, она исподволь располагала собеседника к себе, мягко вызывала на ответную откровенность. Как опытный разведчик, Виталий прекрасно понимал это. Но чисто по-человечески он не мог среди праздничной суеты и шума морского салона отгораживаться от этой хоть и заранее отработанной во всех нюансах, но так профессионально поданной – едва отличишь от естественной – притворной театральности своей собеседницы. Поэтому он слушал ее, не демонстрируя дежурного сочувствия, не поддакивая банальной, ничего не значащей фразой и не меняя искусственно тему разговора. Она, видимо, ожидала встречной исповедальности, хотя два бокала шампанского, безусловно, не могли развязать Виталию язык; он и после бутылки виски мог прекрасно держать себя в руках, четко контролируя свои слова и действия. Алкоголь не превращал его ни в свинью, ни в петуха, ни в философа. Просто у него поднималось настроение, и иногда он был даже готов на всякие безобидные глупости, отчасти роднившие его в тот момент с обезьяной. Тем не менее в эту минуту он невольно погружался в призрачный флер обаяния Женевьевы, и сейчас ему захотелось напрочь отказаться от притворства и быть самим собой, осознанно понимая и принимая изысканную фальшь за чистую монету и без оглядки отвечая искренностью, теплом и участием. Вопреки всем канонам и правилам, усвоенным еще со времен обучения в институте имени Андропова, он незаметно, слово за слово, стал рассказывать о личном, наболевшем – скучном однообразии жизни, опостылевшей работе, своем втором браке, который так же, как и первый, оказался неудачным. До бурных сцен с женой, выяснения отношений и развода дело еще не доходило, но они все больше становились не только чужими, но порою ненавистными друг другу. И даже общий ребенок и жизнь за границей вдали от родных и друзей не сблизили их. Более того, замкнутость круга общения, труднодоступная роскошь хотя бы ненадолго побыть наедине с самим собой и дефицит возможностей отдохнуть друг от друга делали их сосуществование невыносимым.

А еще это безденежье… Нет, весьма достойный по российским меркам должностной оклад, надбавки в связи с работой за рубежом, секретность и прочие бонусы гарантировали весьма приличное существование даже в Париже и вдобавок позволяли кое-что откладывать на будущее в Москве. Но нынешняя жизнь в одной из самых богатых европейских столиц среди роскоши витрин и салонов лучших мировых фирм была сущим испытанием на зависть и постоянным стрессом: хотелось многого, но не было никакой реальной возможности получить все и сразу. Он мечтал отовариваться на верхних этажах Галери Лафайет и Принтемпс – самых дорогих магазинах Парижа с бесплатными шоперами и доставкой покупок на дом, но за редким исключением мог себе позволить покупать престижную продукцию элитных брендов только на распродажах и поэтому, как, впрочем, и все его окружение, с нетерпением ждал двадцатых чисел июня, когда начиналось грандиозное снижение цен на 20–30—50, а то и 70 процентов. Но этого было до обидного мало. Даже по такой почти демпинговой стоимости он не мог позволить себе и половины всего того, что хотел. А жить в центре Европы, среди ослепляющей роскоши и не иметь возможности все это иметь – ему, уже попробовавшему однажды сладостный вкус богатой вседозволенности, было не-вы-но-си-мо-о-о-о…

Она слушала его не прерывая, а он остановился лишь тогда, когда почувствовал косые взгляды длинноногих девчушек в мини-юбках, которым нужно было убирать посуду и мусор после фуршета, но они терпеливо ждали, когда со стенда уйдут последние посетители.

– Кажется, нам пора. – Виталий взглянул на часы и допил последние капли шампанского.

– Да, уже поздно… Когда мы увидимся?

– Хочу, как можно скорее, но это не получится. Меня просто завалили работой – конец года… отчеты, подведение итогов и прочая хрень.

– У меня тоже много дел. А перед Рождеством будет несколько длительных поездок.

– А у нас еще длинные новогодние каникулы, видимо, в Москву придется лететь, хотя совсем не хочется…

– Ничего, время пройдет быстро. Вернешься – я тебе позвоню и увидимся.

* * *

В течение нескольких месяцев после встречи на Евронавале Коржавцев часто вспоминал тот разговор с Женевьевой, не уставая поражаться тому, какой она была разной, словно решетки на балконах и окнах парижских домов. Видимо, это и было в ней самым притягательным.

Как это ни странно, но он не жалел о своей откровенности, сказалась, наверно, дикая усталость от одиночества в толпе, и ему нужно было просто выговориться, а в Женьке он нашел понимающего слушателя. Для него это было необычно, раньше он не замечал за собой подобной слабости. И все же, кто она? Даже работая в разведке, Виталий не страдал шпиономанией, но сейчас, анализируя ситуацию, вполне допускал, что у его французской подруги есть, вероятно, какой-нибудь псевдоним, известный лишь ее оперативным кураторам, и факты биографии, которые она о себе рассказывала, не всегда и не во всем соответствовали действительности, и сведения, которыми она располагала, были не только из журналистских источников. Но работала она профессионально: тонко, ненавязчиво, даже как-то деликатно.

«Все женщины делятся на “дам”, “не дам”, и “не тебе дам”, – вспомнил он скабрезную шутку еще студенческих времен. – Да и черт с ней! Пусть она работает хоть на все разведки мира, вместе взятые, мне наплевать… Она будет моей!»

Глава 7 Искушение

Мохаммед Салами ликовал. Его заметили, его оценили! И не кто-нибудь, а американцы. Они, конечно, твари, но с их помощью надо попытаться сделать публикацию в каком-нибудь научном университетском сборнике США!