За речкой

С одной стороны, за время службы на Границе, я видел его сурово спокойным. Там, на земле, словно древний аксакал, Афган встречал меня своею невозмутимостью и скрытой, коварной опасностью.

Здесь же, знакомый по картинкам из моей прошлой жизни, он предстал знакомым старой душе, но новым для молодых глаз моего снова юного тела.

Его пейзаж стремительно менялся. Краски тускнели до охры, пыли и серого камня. Горы становились то выше, то ниже. Но отсюда, с высоты, казались злее, скаля мне свои острые гребни.

Долины казались глубже и уже. Зелень почти исчезла.

Тут и там виднелись следы войны: разбитая брошенная техника у дорог, подозрительно пустые участки на склонах, что могли оказаться минными полями, чёрные пятна гари после артобстрелов.

Иногда — крошечные фигурки людей или животных застывали у дувалов и крохотных домишек. Они всегда смотрели на вертолёт, провожая винтокрылую птицу взглядом.

Хотел бы я видеть, были ли эти взгляды враждебными или больше любопытными.

Вся эта картина, что стояла у меня перед глазами, сильно контрастировала с тем, что я видел до того, как мы пересекли границу по воздуху.

СССР, даже здесь, в азиатской части страны, был другим.

Зелёные долины Пянджа, аккуратные квадраты колхозных полей, редкие домики на советской стороне. Даже с высоты всё казалось знакомым, почти мирным. Солнце яркое, небо голубое.

По пути сюда, в Афганистан, я видел Пяндж. Мутная лента реки казалась узкой и беззащитной с высоты. Граница. Все почувствовали, что мы пересекли рубеж.

Даже некоторые новобранцы улыбались, когда мы пролетали над красотами родной страны. Красиво же. Но теперь, когда мы пролетали над зубастыми гребнями скал, улыбки с лиц парней будто бы сдул злой афганский ветер.

Из собственных мыслей меня вырвала начавшаяся в салоне суета.

Я оторвал взгляд от иллюминатора, а потом увидел, что тошнит одного из новеньких.

Жилистый паренёк болезненно изогнулся и извергал содержимое своего желудка на палубу.

Остальные новички брезгливо отстранились от него. Принялись толкаться, стараясь сделать почти невозможное — отсесть подальше.

На лицах «бывалых» тут же, как по команде, возникло жуткое отвращение. Один из них — крепкий парняга с небритой, вопреки уставу, мордой, принялся орать на несчастного. Даже плеснул на него водой из фляжки. Другой потянулся и толкнул парня в плечо.

Новенький же, кажется, совсем не реагировал на злобные крики и тычки. Наклонившись, он глубоко дышал, откашливался и отплевывался.

— Нагадил, падла! — орал небритый, — навонял на весь борт, сука!

— Э! — продолжал пихать несчастного второй — боец с суровым лицом и кривым, сломанным носом, — Э! Мне на сапоги попало! Э, урод! Слышишь?!

Другие «бывалые» с отвращением поджали ноги. Кто-то кривился. Кто-то невнятным криком старался выразить своё «Фи» сидящему рядом товарищу.

Из стариков только один — крупный детина, явно не ниже сержанта по званию, сохранял невозмутимость. А ещё — безразличие ко всему происходящему. Он только и делал, что равнодушно глядел на страдающего «духа» и даже не пытался как-то осадить своих дружков.

Когда небритый потянулся и схватил худощавого за одежду, встряхнул, тот с трудом поднял тяжёлую, словно у оглушённого телка голову. Тогда небритый принялся ему что-то громко и злобно орать. Отчитывать. Типа, учить «уму-разуму».

Мальчишка, кажется, совершенно ничего не понимал. Он только и делал, что пытался отдышаться, вытирая губы.

Небритый быстро понял, что болтает впустую, и шлёпнул того паренька ладонью по бритому затылку. Со стороны удар выглядел не сильным, но звук оказался настолько громким, что пробился сквозь гул вертолётных двигателей.

М-да… У небритого тяжёлая рука.

Когда парень схватился за голову от боли, я встал. А потом, привычной валкой «десантной» походкой направился к ним.

Когда приблизился, старики увидели меня. Их взгляды — злые одних и удивлённо-заинтересованные других, упёрлись в меня.

Не говоря ни слова, я просто взял и отпихнул небритого. Тот громко бахнулся о борт спиной. Выпучил на меня злобные глаза, а потом вскочил. Почти разом поднялись и все его дружки.

— Э! Э! — заорал вдруг кормовой стрелок, заметив наконец всё происходящее, — сесть! Сесть всем быстро! А ну, не шататься по борту в полёте!

Голос его звучал зычно и пронзительно. Этот человек явно давно летает и знает, как надо орать, чтобы тебя услышали сквозь шум двигателей.

Старики угрюмо уставились на него. Потом, почти синхронно, на меня.

— Сесть, говорю! — снова заорал стрелок.

Помявшись немного, бойцы хмуро вернулись на места. При этом они не спускали с меня глаз.

— Э! Ты! — закричал мне кормовой, придерживая пулемёт за приклад, — сесть!

— Сейчас сяду! — закричал я ему громко и спокойно.

Наши взгляды встретились. Я выдержал его, и стрелок кивнул. Поджал губы, а потом уставился в свой люк.

Я опустился на корточки рядом с перепуганным, борющимся с собственным дыханием новичком.

— Смотри на меня! — закричал ему я.

Тот не среагировал сразу. Тогда я взял его за лицо и заставил заглянуть себе в глаза.

— Смотри!

Боец посмотрел. На лице его читалась смесь страха и растерянности. Я понимал — он переживал паническую атаку. При этом решительно не понимал, что с ним происходит. Ну что ж. Находятся люди, на которых первый полёт действует подобным образом. Хотя и не часто.

— Дыши! Глубоко! Слышишь?!

Парень только моргнул.

— Слышишь?!

Остальные бойцы-новенькие, сидевшие у правого борта, все как один следили за каждым моим движением.

— Надо дышать глубоко! Вот так!

Я сделал вдох, жестом показывая, с какой скоростью нужно вдыхать. Потом, столь же медленно выдохнул.

— Давай со мной! Понял?!

Парень кивнул. Стал дышать синхронно со мной. Уже спустя полминуты бледность сошла у него с лица, а дыхание восстановилось.

— Нормально?! — спросил я.

Тот покивал.

Я поднялся. Хлопнул парня по плечу.

— Хорошо! Скоро прилетим!

Под пристальным и напряжённым взглядом бортстрелка я отправился было на своё место. А потом почувствовал, как меня схватили за рукав.