За Русь святую!
Шрифт:
Сенька сник. Казак понимал, что есаул не выдаст его порыв. А и вправду, как-то глупо все получилось: в голове от слов оратора аж зашумело, душу будто наизнанку выворачивало, так и хотелось вторить «Нет войне! Даешь мир!», рука сама потянулась к шашке, когда Сенька увидел, что кто-то краснобая хочет утихомирить…
Через час или полтора из боковых улиц показались солдатские шинели: это «гвардейцев» вывели на оцепление. Смешно сказать, но эта «элита» выглядела не лучше демонстрантов. Запасники, набивавшиеся в казармы как китайские крестьяне в своих фанзах, из чернорабочих, дезертиров и отсидевших преступников. Селиванов даже сплюнул при виде этих отбросов, получивших гордое звание гвардейцев.
— Дмитрий Сергеевич, — подпоручик, окинув взором толпу у памятника, обратился к ближайшему собрату по званию, — а вам не кажется, что зря мы тут стоим? Да и солдаты, мягко говоря, не bien для такого дела?
— Я сам не понимаю, зачем разгонять тех, кто говорит не такие уж и глупые слова. — «Дмитрий Сергеевич», которому и двадцати пяти не исполнилось, находил особый изыск в том, что к нему обращались по имени-отчеству.
Оба подпоручика совсем недавно вместе гуляли на Татьянин день, орали «Gaudeamus» и тряслись перед экзаменом. А уйдя в армию в общем порыве, погнавшись за «поэзией шеврона и золотом погона», теперь жалели о своем поступке. Им самим хотелось оказаться среди ораторов, вести народ, овладевать их мыслями и побуждениями. Но — приходилось мерзнуть и ждать. Солдатами командовать было невозможно, те совершенно не проявляли интереса к творящемуся вокруг. Пусти их разгонять толпу — начнут брататься с митингующими, а потом кааак… выкинут что-нибудь, будто в девятьсот пятом. Запасники просто не желали противостоять таким же людям, как и они, с теми же желаниями и мыслями в головах…
Дума собиралась на заседание. Александр Федорович возбужденно переговаривался с товарищами по партии и Прогрессивному блоку. Присоединился один из кадетов, переведя обсуждение в довольно-таки интересное русло.
— Александр Федорович, а как смотрите на события? Признаться, ни черта не понимаю в них! Да и вестей почти нет об этих событиях! — картинно развел руками и взмахнул головой молодцеватый кадет. Похоже, из профессуры: только профессор мог так великолепно поигрывать пенсне, зажатым в руке, пальцами пианиста-виртуоза поглаживая стеклышки и металл оправы.
— Мои товарищи и друзья собирают сведения и каждые десять минут по телефону сообщают о происходящем в Петрограде. Мне думается, начинается настоящая революция, которую давно все ждали. Комедия давно подошла к последнему акту, пора его уже и начинать. Однако не имею ни малейшего представления, когда бог, этот великий режиссер и конферансье, объявит о начале заключительного акта! — Керенский пожал плечами.
Он, конечно, не стал говорить, что события как нельзя кстати подходят для осуществления его желаний. Пора начать штурм гнилого режима, окруженного бессильными что-либо сделать министрами и престарелыми генералами, дать народу знающих и умелых министров и подходящий России режим. Все, нельзя давать «рыбе» — стране — сгнить до хвоста, раз уж голова давно сгнила. Пора брать ситуацию в свои руки, раз судьба дарует Керенскому такую возможность!
Заседали недолго, меньше двух часов. Даже во время заседания многие депутаты переговаривались друг с другом, сходясь во мнении, что судьба Думы висит на волоске и до роспуска осталось совсем немного. Ходили даже слухи, что премьер давно прячет в ящичке указ о роспуске. Но думать об этом как-то не хотелось, депутаты надеялись на лучшее. И при этом понимали, что лучше города не покидать. Вот-вот ожидали настоящую бурю…
Кирилл еле сдерживался, чтобы не кричать
на телеграфиста. Кое-как пробившись в Военное министерство, к прямому телеграфному проводу со Ставкой, Сизов пытался убедить Николая принять хоть какие-то активные меры.— Сегодня или завтра гарнизон может перейти на сторону демонстрантов! Николай, это хуже, чем пятый год или шестой! Здесь же миллион солдат! Они же такие же люди, что митингуют и крушат магазины! Да они полицейские участки и суды на окраинах разгромили! Я своими глазами это видел! Здесь же власть рухнет, ни один из министров не справляется с ситуацией! Ты ведь это сам прекрасно знаешь! Ведь Александра и дети могут пострадать, подумай хотя бы о них! Разреши хотя бы применить силу, назначь новое министерство, это утихомирит толпу на некоторое время. Введи верные войска, артиллерию и осадное положение в Петрограде!
Да, Кирилл прекрасно помнил холодный, меланхоличный взгляд Николая, когда ему кто-то рассказывал о качествах Кабинета министров или о царящих в стране настроениях. А еще — короткий ответ полным мороза голосом: «Я знаю».
«Кирилл, прекрати вести себя как институтка. Протопопов, Балк и Хабалов справятся. Сил у них достаточно. А ты занимайся своим делом», — именно такой ответ пришел из Могилева…
Кирилла отстранил от аппарата Протопопов и затянул свою обычную успокаивающую тираду…
— Его Императорское Величество разрешили открывать огонь в крайних случаях по демонстрантам. Похоже, ваши уговоры все-таки подействовали на самодержца. Что ж, я выполню его приказания. Бог будет руководить мною. — Протопопов задрал подбородок и сверкнул глазами.
Да, все-таки и в Прогрессивном блоке были те еще люди. Каждый пятый — Мессия, а каждый первый — человек, уверенный, что он и только знает, как изменить страну к лучшему, а главное, что именно он может это сделать…
Кирилл, хмурый, ушел в отвратном настроении из Военного министерства, направившись на Николаевский вокзал. Вот-вот должны были прибыть части с Румынского фронта. Как и было оговорено — в полной боевой выкладке. Чтобы в крайнем случае — сразу в бой. Офицеры, конечно, удивились такому приказу Ставки, но делать нечего: подчинились. Только решили подготовить морально солдат к тому, что они могут попасть вместо столицы — на фронт, и погорячее, чем Румынский…
Дума разошлась. А на улицы вышли войска. Расклеили повсюду объявления о том, что солдатам разрешено открывать огонь по бунтовщикам. Естественно, многие просто не смогли прочесть — потому что не умели. Другие же просто не обращали внимания, пока горланили что-нибудь, били витрины, поджигали полицейские участки и задирали полицию и военных…
— Эй, прихлебалы! — раздавались выкрики из толпы. — Филеры и дармоеды! Кровопийцы народа! Своих же предали! Трусы!
Кричали не толпы, но отдельные «лица». Таких обычно следовало сразу на расстрел вести: за их спинами стояли далеко не простые силы. И часто — даже не из России…
— Да штоб вас! Гниды! Да чего смотрите? Чего? Против своих же идете! С офицерьем и буржуями!
Несколько камней, задевшие двух унтеров. Те смолчали, лишь скрипнув зубами. Стоявшая у Невского драгунская часть вообще была терпеливой.
— Михаил, сейчас бы им показать, кто тут враги своего же народа и офицерье, — процедил сквозь зубы капитан, обращаясь к задетому унтеру.
— Нельзя, Никитич, нельзя. По своим стрелять — это…
И звук револьверного выстрела, навсегда прервавший жизнь унтера. Тот упал с лошади, с открытыми глазами, на брусчатку. По мундиру начало растекаться бурое пятно. А на лице застыло выражение по-детски наивной обиды… А губы будто бы шептали слова: «Да как же так… Это же… нечестно… это…»