За скипетр и корону

– Ты готовилась ему отвечать. Его письмо и твое лежали на твоем столе, – когда ты, вероятно неожиданно, должна была принять Штилова и набросила на них шаль. Они так и остались бы там позабытыми, если бы я не позаботился уберечь их от посторонних глаз, – сказал он с наглым смехом.

– Стало быть, ты их украл? – вымолвила она с беспредельным презрением.

– Ты знай себе свою седьмую заповедь, а остальные предоставь другим! – отвечал он грубо.

– Приходится заплатить за неосторожность, – прошептала она чуть слышно. Потом, подняв на него полный ледяной холодности взгляд, сказала: – Ты получишь завтра утром тысячу двести гульденов в обмен на украденные письма.

– Я аккуратно в этот же час буду завтра здесь, – отвечал он самодовольно. – Не угодно ли моей чарующей супруге приказать мне еще что-нибудь?

Не трогаясь с места, она указала ему пальцем на дверь.

Со двора послышался громкий звонок.

– Господин фон Штилов! – доложила вошедшая девушка. И тотчас же в прихожей послышалось бряцание сабли.

– Желаю вам много успеха и удовольствия! – крикнул Бальцер и ушел боковой дверью.

Только что он вышел из комнаты, как черты молодой женщины изменились как по волшебству. Суровые, резкие линии, придававшие во время разговора с мужем лицу ее сходство с восковой маской, сгладились, стиснутые зубы разжались, глаза заискрились магнетическим блеском.

Она приподнялась и протянула руки навстречу гостю.

Штилов, свежий и изящный как всегда, поспешил к ней и остановился на миг, точно ослепленный ее красотой, затем нагнулся и припал губами к ее ротику.

Она обвила его руками и скорее выдохнула, чем сказала:

– Милый друг!

После продолжительного объятия он пододвинул низенький табурет к кушетке, на которой она лежала, и сел таким образом, что головы их оказались на одном уровне. Она легким, грациозным движением изменила позу и прильнула головой к его плечу, сжимая обеими ладонями его правую руку, закрыла глаза и прошептала:

– О, как я счастлива!

Прелестную картину составляли эти две изящные, молодые фигуры. То была картина настоящего, счастливого, мимолетного мгновения, которым наслаждаются, не спрашивая, что было прежде и что будет потом.

Глубокий вздох вырвался из груди молодой женщины и отозвался дрожью в ее теле, приникшем к возлюбленному.

– О чем вздыхает моя дорогая Тони? – спросил Штилов. – Чего тебе недостает, – тебе, созданной для того, чтобы сеять счастье?

– О, мой возлюбленный! – отвечала женщина, снова вздыхая. – Я не всегда так счастлива, как теперь, на твоей груди, и вот только что… – Она запнулась.

– Что было только что? – переспросил он. – Что могло заставить тебя два раза так тяжело вздохнуть? Тебя, которой подобает только улыбаться и – целовать!

И, подняв голову молодой женщины, он нежно ее поцеловал.

– Мой муж был здесь, – сказала она, вздыхая в третий раз.

– Ага! И что было нужно этому несчастному, который называет своим такой цветок и не умеет наслаждаться его ароматом?

– И для которого он никогда не благоухает, – вставила она живо. – Он изводил меня упреками, ревностью…

Тони запнулась, потом приподняла прекрасную голову, немного отодвинулась и снова опустилась на красную подушку, не выпуская его руки из своих.

– Видишь ли, – сказала она, – прежде, когда он упрекал меня и разыгрывал Отелло, если кто-нибудь за мной ухаживал, мне было все равно – я смотрела на него с высоты величия и отвечала ему смело и уверенно. Теперь же, – продолжала она, не сводя с него глаз, пылавших страстью, причем розовые бантики на ее груди поднимались и опускались с удвоенной быстротой, – теперь я дрожу, мое сердце бьется и гонит кровь по жилам, потому что…

Она снова бросилась к нему, спрятала лицо на его груди и прошептала:

– Потому что я теперь сознаю себя виновной.

Штилов нагнулся и прижал ее к себе.

– И ты об этом сожалеешь?

– Нет, – отвечала она чистосердечно, – но мне обидно думать, что он мой муж, что я от него завишу, завишу, – прибавила дама тише и запинаясь, – во всех материальных вопросах. И когда супруг дает чувствовать эту зависимость, тяжело дает чувствовать…

– Зачем же тебе от него зависеть, – прервал он ее, – когда у тебя есть друг, слуга, которого ты осчастливишь, если скажешь, что тебе надо, чего ты желаешь?

– О, мне так мало нужно! – сказала она. – Но он отказывает мне во всем!

– Бедная Тони! Может ли быть, чтобы эти губки когда-нибудь высказывали желание напрасно?

Он прижал ее руку к своим устам.

– Так в чем именно он тебе отказал?

– Ах, нет! – сказала она тоскливо. – Я не хочу портить такими дрязгами сладких минут свидания с тобой! Брось это – я уже забыла! – И красавица опять вздрогнула.

– А я не забуду, пока не скажешь, в чем было дело. Прошу тебя, если ты меня любишь, скажи, что у тебя на душе? Чтобы разом с этим покончить!

– Он разбранил меня, – ответила Тони, не поднимая глаз, – за счет портнихи и отказался его оплатить… и… – продолжала она с живостью, – эти заботы так меня терзают, что я не знаю ни минуты покоя, когда тебя нет со мной.

– Ну, еще слово, – сказал он весело, – назови итог гнусного счета, дерзающего оспаривать мое место в твоей прелестной головке?

– Тысяча двести гульденов, – шепнула она.

– Только-то! Как мало нуждается такая красавица в изощрениях портнихи! Униженно прошу позволения прогнать эту тучку с моей возлюбленной.

И он поцеловал ее оба глаза.

Она быстрым движением чмокнула ему руку.

– Получать и вечно получать! – сказала она с горечью. – О, если бы я была королевой, а ты – бедным офицером! И если бы я могла изливать на тебя лучи блеска и счастья, избрать тебя из тысячи и возвести на золотые ступени моего престола!

Дама поднялась и стала перед возлюбленным с истинно царственным величием. Глаза ее горели, и когда она подняла руку, можно было подумать, что по мановению этой прекрасной длани двинутся армии и тысячи придворных падут ниц.

Мало-помалу глаза ее полузакрылись веками, и она промолвила нежным, тающим голосом:

– Но теперь я не могу дать ничего, кроме моей любви!

– И мне больше ничего не нужно! – сказал он, скользнув с табурета на пол, к ее ногам, и глядя на нее пылающими глазами.

В эту самую минуту громкий звонок раздался по комнате.

В дверях послышался шум.

Вбежала горничная и испуганным голосом доложила:

– Граф Риверо!

Молодая женщина вздрогнула.

Почти грубым, порывистым движением она толкнула Штилова к табурету, а сама бросилась на другой конец кушетки.