За скипетр и корону

Лицо ее страшно побледнело. Штилов посмотрел на нее с удивлением.

– Откажи ему, – шепнул он.

– Это старый знакомый, которого я давно не видела, – сказала она глухо, – это…

Она еще не успела кончить, как распахнулась портьерка прихожей и с элегантной, светской развязностью вошел высокий, статный мужчина лет тридцати пяти. Он был одет в темные цвета, лицо его, благородного выразительного типа, отличалось матово-бледным колоритом южанина, большие, темные глаза казались еще темнее от коротко остриженных черных как смоль волос и маленьких усов.

Когда граф Риверо спокойным шагом приблизился к молодой женщине, она протянула ему руку, которую он поднес к губам и задержал дольше, чем допускает простая вежливость.

Штилов это заметил, и к удивлению, которое отразилось на его лице при первом появлении вошедшего с такой уверенностью и так неожиданно, начало примешиваться положительное неудовольствие.

– Нежданно-негаданно дела заставили меня вернуться гораздо скорее, чем я предполагал, и я беспредельно радуюсь возможности встретить вновь моих венских друзей. Первый мой привет, разумеется, прелестнейшей и очаровательнейшей женщине, которая составляет лучший цветок в венке моих воспоминаний о Вене.

Он снова прижал к губам нежную ручку, которую до сих пор держал в руках, сел в кресло, слегка поклонившись Штилову, и вопросительно посмотрел на хозяйку дома.

Тони совершенно оправилась от тревоги и смущения, в которые ее повергло внезапное появление графа. Взгляд ее стал твердым, губы усмехались, и нежный румянец заиграл на ее щеках. Она сказала веселым и развязным тоном:

– Вы не знакомы? Фон Штилов – дальнейшее поясняет мундир, деятельный представитель нашей jeunesse dorее [43] . Только что собирался сообщить мне новости нашего элегантного общества. Граф Риверо – путешественник, ученый, дипломат, судя по расположению духа, приехал из Рима и расскажет нам о карнавале или, может быть, о катакомбах, смотря по тому, куда его влекло сердце.

43

Золотая молодежь (фр.).

Мужчины поклонились друг другу: граф Риверо с холодной учтивостью светского человека, Штилов с довольно плохо скрытым неудовольствием.

– Мое сердце, – сказал граф, улыбаясь молодой женщине, – не настолько юно, чтобы увлекаться бешеным разгулом карнавала, и не настолько старо, чтобы искать успокоения в катакомбах, но моему прелестному другу угодно приписывать мне всякие крайности.

– Вы давно не были в Вене? – спросил холодно Штилов.

– Дела удержали меня в Риме ровно год, – отвечал граф, – я даже рассчитывал остаться дольше, но был вынужден вернуться по одному крайне для меня серьезному делу. И радуюсь этой необходимости, – прибавил он, обращаясь к даме, – потому что она возвращает меня опять к моим друзьям, в прелестную, веселую Вену.

Молодая женщина быстро взглянула на Штилова, кусавшего нетерпеливо усы, и губы ее слегка задрожали.

Однако она продолжала, улыбаясь:

– О чем же вы нам расскажете, граф, если не хотите говорить ни о катакомбах, ни о карнавале?

– Я вам расскажу о прекрасных антиках, – отвечал он, – о тех тысячелетних мраморных изваяниях, с которыми здесь соперничает молодежь.

– Вы ошибаетесь, Вена не охотница до античности, – сказал Штилов тоном, который заставил графа посмотреть на него с удивлением, – здесь не любят прошедшего и держатся настоящего.

– Напрасно, – граф холодно поднял голову и надменно усмехнулся, – в прошедшем глубина, настоящее же поверхностно.

Штилов нахмурился.

Молодая женщина бросила на него умоляющий взгляд, которого лейтенант не заметил.

– Прошедшее часто скучно, – сказал молодой офицер довольно резко.

Графа заметно передернуло.

– А настоящее часто очень пошло, – резко ответил он.

Глаза Штилова вспыхнули.

Граф встал.

– Прелестный друг, – сказал Риверо, – очень рад видеть вас такой цветущей и неизменившейся. Я повидаюсь с вами еще раз и надеюсь выбрать время, когда можно будет поболтать с вами свободно и порассказать о Риме и о прошедшем, не боясь никому наскучить.

Он поцеловал руку, небрежно поклонился Штилову и вышел из комнаты.

Офицер вскочил, взял фуражку и бросился вслед за ним.

Молодая женщина посмотрела на возлюбленного широко раскрытыми глазами и протянула руки.

Она хотела удержать его, но осталась на месте, руки ее беспомощно повисли, голова упала на грудь.

Штилов между тем догнал графа, спускавшегося с лестницы.

– Я не отвечал на ваше последнее замечание, граф, – сказал он, – потому что в присутствии дамы ответ был бы неуместен. Вы, кажется, желали преподать мне урок, но мое имя, так же как мундир, который я ношу, должны были вам дать понять, что я подобных уроков ни от кого не приучен выслушивать, тем менее от незнакомых.

Граф остановился.

– Мне кажется, – сказал он спокойно, – что вы хотите со мной поссориться?

– А если бы и так? – спросил запальчиво молодой офицер.

– Напрасно!

– Учить дерзких никогда не напрасно! – почти крикнул Штилов, все более и более возмущаясь спокойствием графа.

– Позвольте, милостивый государь, – ответил граф, – мне кажется, пора этому разговору положить конец и продолжение его предоставить нашим секундантам.

– Я люблю в подобных вещах точность и быстроту, – сказал Штилов.

Он передал графу свою карточку.

– Я буду ждать ваших секундантов у себя на квартире.

– И мне тоже ничто не мешает покончить это дело безотлагательно.

И, холодно кивнув друг другу, они расстались.

Глава седьмая

Часом позже секунданты порешили все необходимые вопросы.

Утренняя заря следующего дня застала два экипажа, направлявшихся к самому отдаленному концу Пратера.

Граф Риверо и Штилов со свидетелями и доктором сошлись на открытой росистой полянке.

Приготовления были скоро окончены.

Две перекрещенные шпаги обозначали место барьера. Пистолеты были заряжены, и оба противника отошли на десять шагов от барьера. Лейтенант Штилов был очень бледен. Лицо его носило следы бессонной ночи. Темные круги обрамляли глаза. Но, несмотря на то, оно было спокойно, почти весело.

Секундант его, однополчанин, подошел и подал пистолет.

– Еще есть время, – заметил он, – сказать слова извинения, и все будет кончено миром.

– Ты знаешь, что я всегда отвечаю за свои слова и поступки, – отвечал Штилов. – Отступить теперь значило бы уронить себя и прослыть трусом. Впрочем, не беспокойся, я ручаюсь, что из-за меня несчастья не будет.

Он взял пистолет. Секундант отошел.

Противники отсалютовали друг другу оружием.

Граф был свеж, бодр и без всякого следа волнения.

Ему принадлежали первый выстрел и право подойти к барьеру.

Он не сделал ни шагу, поднял пистолет, прицелился и выстрелил.

С головы лейтенанта Штилова слетело кепи – пуля коснулась его верхнего края.

Лейтенант поднял пистолет, прицелился, но слишком высоко, как заметили секунданты. Выстрел раздался, и пуля пролетела на два фута над головой противника.