За столбами Мелькарта

Пираты дружески хлопают дикарей по плечам, угощают вином и финиками. Чернокожие довольно щёлкают языком. Угощение им нравится.

Несколько дикарей остановились у клетки с Гудой. Лев ходил из угла в угол, колотил хвостом по своим бокам. Чернокожие упали на колени. Лев, их самый страшный враг, покорён этими белолицыми колдунами! Какой же они должны обладать властью над людьми?

Увлечённые новыми для них вещами, обманутые ласковым обращением, туземцы не заметили, как матросы подняли сходни и корабль стал медленно отходить от берега.

Первым это обнаружил мальчик, которому Мастарна подарил кусок материи. Он хотел сойти на берег, унести своё сокровище, но сходен не было. Полоса воды отделяла корабль от берега. Мальчик вздрогнул, как перепел от тени ястреба, и издал жалобный крик.

Дикари в ужасе метались по кораблю. Но пираты ловкими ударами свалили их на палубу и живо скрутили им руки и ноги плетёными ремнями. Одному чернокожему удалось прыгнуть за борт. Мастарна приказал Саулу убить пловца. Но чернокожий, увидев дротик в руках иудея, с головой погрузился в воду. Он вынырнул у самого берега, вышел на берег, отряхнулся от воды, как утка, и, не оглядываясь, бросился к хижинам.

Пока пираты приковывали пленников к вёслам ржавыми цепями, Мастарна вслух подсчитывал добычу:

— Девятнадцать мужчин и один мальчишка!

На берег высыпала толпа разъярённых туземцев. Они грозили кораблю кулаками, исступлённо кричали. В руках у них были палки, камни и изогнутые луки.

Град камней обрушился на «Сына бури». Камни ударялись о борт корабля, о перила, но не причиняли пиратам никакого вреда.

Пленники увидели своих сородичей. Они пытались разорвать цепи руками, перегрызть их. Яростный вопль ужаса и бессилия сотрясал корабль.

А тем временем гребцы под наблюдением Саула занялись снастями. Был прилив, и корабль мог выйти в море.

Вдруг один из гребцов упал. Лицо его исказилось предсмертной судорогой. На синих вывернутых губах показалась пена.

Саул бросился к упавшему. Оперённое древко небольшой стрелки торчало в его бедре.

— Отравленные стрелы! — в ужасе завопил иудей и стремглав побежал к другому борту.

Человек тридцать чернокожих кинулись в воду. Вот они уже подплывают к кораблю и хватаются за его вёсла.

В это время послышался страшный рёв. Над палубой мелькнуло огромное огненное тело. Это был Гуда. Сделав гигантский прыжок, лев оказался на берегу среди мечущихся в панике чернокожих.

К вечеру «Сын бури» был уже далеко от того места, где были предательски захвачены туземцы. Шум волн заглушался тяжёлыми ударами вёсел, свистом хлыста и воплями чернокожих. Мастарна учил новых гребцов обращению с вёслами.

— Довольно, хозяин! — крикнул Саул. — В один день не выучишь!

Что-то проворчав, этруск спустился в трюм. Оттуда раздался глухой шум, звон чаш.

«Пьют! — подумал Гискон. — В трюме много вина. Его прислал в подарок Ганнону суффет Гадеса».

При мысли о Ганноне сердце мальчика больно сжалось. Это он, когда пираты были заняты чернокожими, незаметно выпустил Гуду. Гискон думал, что лев кинется на пиратов и растерзает их. Тогда можно будет освободить тех четырёх моряков, которых Мастарна приковал к вёслам, и привести корабль в Керну. Но лев бросился на берег. Невольно он, Гискон, помог этруску. Удивительно, пираты даже не заподозрили, что клетка была открыта мальчиком. Они убеждены, что Гуда не просто лев, а оборотень. Что ему стоило самому отодвинуть железный засов? Пираты радуются своему спасению и тому, что они избавились от этого страшного зверя. Сколько удач выпало на их долю!

Мальчик как-то слышал об умной собаке, отыскавшей заблудившегося хозяина. Не сможет ли Гуда найти Бокха? Тогда Ганнону будут не страшны ни дикие звери, ни дикие люди. Гуда их спасёт, как дельфин спас того греческого певца, выброшенного в море такими же коварными людьми, как Мастарна и Саул.

Гискон прошёл к корме. За кораблём неотступно следовала морская лисица. Видимо, тело гребца, погибшего от отравленной стрелы, пришлось чудовищу по вкусу. Время от времени чудовище переворачивалось, показывая брюхо молочного цвета и пасть, усеянную острыми зубами.

Из трюма доносились звуки песни. Гискон впервые услышал её в Гадесе, около таверны. Тот день принёс им всем несчастье. Какой злой дух послал этих проклятых пиратов! Слова песни сливались с рокотом волн. Это придавало ей какую-то грозную силу:

Мы землю быками не пашем, Сохой не взрыхляем пласты. На лёгких судёнышках наших Мы килем волну бороздим… Волну бороздим. Мы вечные странники моря, Нас кормит и поит оно. Сулит нам и радость и горе, Дарует и хлеб и вино… И хлеб и вино. Трепещет лазоревый парус, Гаула, как чайка, быстра. Как буря, страшна наша ярость — Ведь смерть нам родная сестра… Родная сестра.

Глаза леопарда

Люди шли к морю. Впереди был маврузий, самый опытный и сильный, за ним шагали Малх и Мидаклит. Шествие замыкал Ганнон. Одиночные кусты, поднимавшиеся среди сероватой травы, вскоре превратились в чащу. На влажной земле виднелись следы каких-то зверей. Деревья оплетены колючими растениями. Всё имело такой зловещий вид, словно боги хотели преградить дорогу в этот лес. Приходилось пробираться через колючую чащу, шипы рвали в клочья одежду. Руки и ноги были в крови. Людей, привыкших к просторам моря, быстро утомил душный и влажный воздух этого леса. По спинам сбегал струйками горячий пот. Над головою жужжали крупные мухи, они, казалось, не жалили, а кололи.

Лишь вечером путники вышли к морю. Оно встретило их рокотом огромных валов. Валы нетерпеливо накатывались на низкий отлогий берег, обрамляя его сверкающей пеной. Неподалёку виднелся холм, заросший сочной травой. Ганнон поднялся на него. Он долго всматривался в морскую даль, словно надеялся увидеть крыло паруса. Но море было пустынным. Солнце медленно опускалось за линию горизонта.

Здесь же решили заночевать. Небо покрылось бесчисленными звёздами. Из темноты доносился торжествующий рёв, завистливый вой, злорадный хохот. Невидимые хищники вышли на ночную охоту, давая о себе знать другим обитателям леса.

Только один Бокх мог различать голоса отдельных животных. По рыку льва он знал, что царь зверей уже насытился и лежит около растерзанной туши какого-нибудь животного, а шакалы жмутся поодаль, опустив морды, в молчаливом ожидании, как изголодавшиеся слуги перед господским столом.

— Весёлая музыка! — вздохнул Ганнон, поворачиваясь на бок.

Он чувствовал свою беспомощность перед этой тёмной и враждебной ему стихией и с ужасом думал, что его ожидает бесчисленное количество таких же ночей, наполненных звериным воем и ещё более пугающими шорохами.