За столетие до Ермака

Становясь мурзами, князцы приобретали подлинную власть над соплеменниками. Если начинали роптать охотники и рыболовы, даже старейшины юртов, то вместе с княжескими богатырями-уртами их смиряли татарские воины.

Князцы, еще не переметнувшиеся к хану Ибаку, с завистью смотрели на новые порядки. Ужималось княжество Асыки, сдвигалось со светлых речных берегов в леса и болота. Раньше между Тавдой и Турой проходила граница, а теперь и за Тавду протягивал хан Ибак свои железные клешни.

А по ту сторону Камня отпали от княжества Асыки юрты, что живут возле владений русского царя, мирно отпали, ясак ему дают. И по эту сторону Камня неспокойно. На Лозьве-реке старейшины начали с пермскими юртами ссылаться, от ясака уклоняться. Некий Емельдаш, старейшина княжеского рода, задумал совсем отложиться от Асыки. Хорошо хоть, что предупредили о недобрых замыслах Емельдаша верные Асыке урты. Юмшан с дружиной поспешил на Лозьву, разорил мятежные паулы, увел в Пелымский городок лозьвенских юношей, способных носить оружие. Но многие лозьвенцы спрятались в лесах и болотах, избежали плена. И сам Емельдаш спасся, бежал в Чердынь, не догнали его воины Юмшана. Слышал Асыка, что благоденствует Емельдаш под покровительством чердынского князя и сородичи верят в его возвращение. Тянет с Лозьвы-реки тревожным дымком подземного торфяного пожара. Вот-вот вырвется на поверхность пламя открытого мятежа…

О том, что на Каму-реку приплыла большая русская судовая рать, Асыка узнал в середине месяца, несущего нельму [53] . Прибежали оттуда верные люди, которые ставили свои шалаши среди мирных вогуличей и даже молились русскому Богу, но служили Асыке. Но в скорый поход Асыка не поверил. Тяжелые ладьи русских не одолеют Камня, и телеги с пушками, с оружием не пройдут. Только зимой могут по Миррляну пробиться в сибирскую землю караваны, летом же удобного пути не было. А без пушек, с малой ратью воеводы Ивана Васильевича не страшны…

53

[53] Июнь.

Но то были только размышления, а как поступят русские воеводы – неизвестно. Осторожный Асыка все-таки разослал гонцов в княжеские городки, в паулы. Гонцы говорили людям, что идут из-за Камня чужие воины, хотят забрать юношей и красивых девушек для жертвоприношения своему бородатому богу, а вогульских богов сжечь на кострах из гнилых сучьев, чтобы навсегда отвернулась от сыновей Нуми-Торума удача.

Поверили или нет князцы и старейшины в ужасные намерения русских воевод – неизвестно, но на призыв князя Асыки откликнулись, воины начали собираться в Пелымский городок. Правда, из князцев мало кто самолично явился, больше с родственниками посылали дружины: с сыновьями, младшими братьями, племянниками. Крытые берестой большие лодки то и дело приставали к песчаной косе при слиянии Пелыма с Тавдой. Князцы и княжеские родственники в окружении богатырей-уртов и старших слуг важно шествовали к белому шатру князя Асыки. Лето стояло знойное, и Асыка перебрался из душного деревянного дома к воде, к речной прохладе.

Караульный сотник откидывал прозрачный шелковый полог шатра, громко объявлял имя прибывшего военачальника. Тот кланялся большому князю и его родственникам, выслушивал слова приветствия и передавал главе войска, княжескому сыну Юмшану, палочку с зарубками. Каждая зарубка – десять воинов. Юмшан пересчитывал зарубки и кинжалом вырезал на закопченной березовой доске волнистые линии. Каждая волнистая линия – сотня воинов. Если до сотни воинов не хватало, то Юмшан прочерчивал неполную полоску – треть или половину.

После этого прибывший отстегивал саблю, скидывал с плеч халат, отороченный мехом, и в одной долгополой рубахе усаживался на циновку. Рабы проворно подносили деревянную плошку с крошевом из сырых почек, сердца, костного мозга, оленьих глаз и губ – богатырскую пищу, от которой воин становился сильнее и отважнее. Рядом с плошкой швыряли круглые лепешки, замешенные на рыбьем жире и крови, куски вареного и вяленого мяса, жареную дичь. Нож был у каждого – в деревянных ножнах, привязанных ремешком к ноге, чтобы его можно было легко и быстро вытащить. Еду запивали большими берестяными ковшами медового напитка, который перебродил в бурдюках, шипел и пенился.

Пир продолжался целый день. Насытившись, военачальники дремали, откинувшись на подушки, потом снова принимались за еду и питье. А вокруг княжеского шатра, прямо на траве, пировали богатыри-урты. В больших железных котлах варилась болтушка из сушеной рыбы, приправленная мукой, диким чесноком и кореньями. Рабы поворачивали над кострами туши баранов, нанизывали на железные прутья уток и гусей, рубили в деревянных корытах свежую, охлажденную в родниковой воде нельму.

Князь Асыка удовлетворенно щурился. Сытый воин – сильный воин. Пусть все наедаются досыта. В Пелымском городке хватит запасов, чтобы накормить войско, даже если оно будет много больше, чем собралось сейчас.

Вечерами, когда спадала жара и ветер с Тавды приносил живительную прохладу, богатыри начинали военные игры. Стреляли из луков в круглые щиты, подвешенные на жердях. Прыгали через протянутые ремни. Метали обкатанные рекой тяжелые круглые камни: кто дальше.

Асыка благосклонно награждал победителей: кого поясом с медными бляхами, кого ножом в нарядных ножнах, кого просто ковшом медового напитка из своих рук.

На поле перед Пелымским городком каждый день будто праздник. Шумно, сытно, весело.

Однако многоопытного Асыку мучили недобрые предчувствия: не все было ладно, не все устойчиво, как казалось на первый взгляд. Богатыри-урты бодры и веселы. Это понятно – они готовы сражаться с кем угодно и где угодно, в этом их жизнь, их предназначение, единственная плата за праздность и почет. Но почему так пасмурны воины из юртов? И почему их так мало? Почему не пришли кондские дружины? Почему нет никого с Лозьвы-реки?

Вопросы, вопросы…

Не находили ответа на эти вопросы ни сам Асыка, ни первый его советник князь Калпа, ни Юмшан, ни шурин Юрга, ни сотник Анфим, который отправлял гонцов по юртам и расспрашивал их по возвращении.

Черная доска Юмшана исчерчена волнистыми линиями меньше чем наполовину. А когда раньше созывали воинов, одной доски даже не хватало. Почему так?

И еще одна ночь опустилась на берег Пелыма. Засыпал возле опадающих костров воинский стан князя Асыки. Рыбьи всплески стали слышны, птичья перекличка, даже легкое шуршание травы под ногами караульных воинов.

Благословенна ночная тишина, если миром она наполнена, не войной…

Но война вползла в шатер князя Асыки, спугнув призрачный покой: княжеский урт Четырь принес весть, что русские воеводы перелезают Камень с судами и пушками.

Старый воин Четырь был умен и осторожен. Своих людей он оставил далеко за пределами стана и пришел один, тайком, не узнанный в темноте даже караульными воинами. Асыка тоже не хотел огласки, велел позвать на совет лишь самых близких: Юмшана, Калпу, Юргу. Они входили в шатер, молча усаживались на свои привычные места возле Асыки, с притворным равнодушием поглядывали на Четыря, который жадно рвал зубами остывшее мясо. Наконец Четырь насытился, рыгнул, обтер сальные пальцы о голенища ровдужных [54] сапог.

54

[54] Ровдуга – выделанная под замшу шкура оленя или лося.

Асыка негромко произнес:

– Расскажи то, что мне рассказывал.

И Четырь – тоже негромко, почти шепотом – начал:

– С весны, как велено было, сидел я со своими воинами в городке на перевале. Верные люди с Камы-реки, с Яхтельи прибегали, говорили: русские воеводы на многих судах к Камню плывут…

Асыка кивнул: верно, были от урта Четыря гонцы, по гонцовским вестям и войско к Пелымскому городку собирали!

– Когда до истока Вилсуя поднялись русские воеводы, еще одного гонца послал, а с ним десять воинов, чтобы невредимым дошел гонец…