За тебя, Родина!

– Помнишь тот французский танк который сумел подбить твою "Дору"?
– усмехнувшись, поинтересовался помощник Дитриха.

Гюнтер нахмурился. Ещё бы не помнить.. Опять промах, пусть и не его лично. Надо было выстрелить снова, так сказать, контрольный выстрел. Но кто знал что в горящей машине ещё был живой наводчик?! И он, вместо того чтобы спастись, постарается подороже продать свою французскую душонку? Да и к тому же зарядов у установки почти не осталось.. Но для себя Шольке решил что если в будущем возникнет похожая ситуация то не стоит жалеть лишний заряд на вражескую машину, даже если она и выглядит небоеспособной. Иначе это может выйти боком для его людей, как уже случилось с экипажем "Ландскнехта" по пути в Вадленкур.

– Помню. И что с ним?
– спросил он, пережёвывая ножку курицы. Мм.. очень вкусно! Или это от приятной компании так аппетит разыгрался?

– Мы захватили нескольких пленных французов из экипажей подбитых машин.. Так вот, оказалось это был танк командира французской танковой дивизии. Того самого бригадного генерала Антуана Гишара!
– покачал головой Роске, принимаясь за какую-то плоскую рыбу, за которой пришлось тянуться до середины стола.

– Серьёзно?
– удивился Гюнтер, проглотив вкусное и нежное мясо с поджаристой кожей.
– Я думал французские генералы сидят в штабе, попивают вино и едят перепёлок со столового сервиза времён всяких Людовиков?

– Может с другими генералами так и есть..
– хохотнул унтершарфюрер, активно очищая рыбье мясо от костей.
– Но этот Гишар, по словам его танкистов, был настоящим полевым офицером. Как, кстати, и его заместитель. Некое подобие нашего Гудериана, только французского. И на месте наводчика той машины сидел он сам, представляешь?

– Хм.. Неожиданно..
– вздохнул Шольке, на этот раз решив попробовать вина а не шнапса.
– Если такое дело то я даже немного горд что мы остановили такого французского "Быстроходного Гейнца". Надо бы похоронить его с почестями, как считаешь? Мне кажется он достоин. Этот Гишар сделал всё что мог чтобы выполнить приказ, не его вина что мы оказались крепче.

– Уже!
– кивнул Роске, вгрызаясь в рыбу и рядом предусмотрительно положил салфетку чтобы вытирать жирные руки.
– Честно говоря, там внутри всё выгорело, мало что осталось кроме.. в общем, как только наш Папаша узнал об этом то позволил пленным похоронить генерала отдельно, с воинскими почестями. А за городом соорудили братскую могилу для его подчинённых, теперь местные жители каждый день носят туда цветы.. Кстати, хочу спросить..
– он хитро посмотрел на Гюнтера и тихо спросил: - Ты тоже не избежал общей участи своих парней и воевал с дополнительным грузом в штанах?

Вопрос был неожиданным и застал Шольке врасплох. На мгновение он почувствовал раздражение но стоило ему представить ситуацию со стороны Роске как сам чуть не засмеялся. В конце концов, тот уже всё равно знал об этой дурацкой истории так что глупо отрицать очевидное..

– Нет, Бог меня миловал..
– усмехнулся он, пробуя вино на вкус. Хм, весьма недурно! Интересно, Бруно догадается запастись несколькими бутылками вина у гостеприимных французов?
– Пока мои засранцы воевали друг с другом из-за удобных нужников я добывал в Седане орудия и вообще всё что только можно, используя.. ну, ты сам знаешь. Ночью приехал обратно а тут настоящая суматоха.. Да уж, наверное посмеялись "лягушатники" над нами, глядя как немцы бегают держась за задницы. Кстати, узнали кто именно так нам испортил желудки?

– Нет, фельджандармы взяли несколько десятков человек и допросили, но никто не признался..
– вздохнул Роске, закончив с рыбой и оглядывая стол в поисках нового блюда.
– Получается, либо плохо спрашивали или на самом деле не знают.

Он отпил из своего бокала и вдруг засмеялся:

– Засранцы Шольке.. Это будет узнаваемо! Прославитесь не только на весь "Лейбштандарт" но и на всё СС.. Гиммлер будет в восторге.

– Если узнаю что такая мысль уйдёт в люди из-за тебя, то напущу на некоего унтершарфюрера своего Бруно. Уверен, ему очень захочется поговорить с тем кто ославил не только его но и других парней..
– спокойно ответил Гюнтер, с наслаждением принимаясь за настоящий немецкий айнтопф и даже не глядя на Роске. С ума сойти! Как их отрядный повар умудрился такое приготовить в этой французской дыре? Настоящий кулинар-волшебник! Ему бы шеф-поваром в "Адлоне" работать а не кормить ораву здоровяков из СС.

Тот поперхнулся и замотал головой:

– Успокойся, я пошутил! Даже и не думал об этом!

– Я тоже пошутил!
– подмигнул ему Шольке, вовсю работая ложкой.

Застолье продолжалось и никто, в том числе и сам Гюнтер, не собирался его прекращать. Сейчас он и его люди отдыхали душой и телом, отлично зная что каждый следующий день может стать для них последним. "Живи одним днём!" - этот жизненный принцип разделяют многие фронтовики и Шольке, сам будучи таким, во многом поддерживал эту точку зрения.

Заглушая гомон разговаривающих над столом раздался громкий голос Стефана Ковальски, отличного офицера, единственный недостаток которого состоял в отсутствии инициативы на поле боя. Он беспрекословно и точно выполнял все приказы Гюнтера но ожидать от него какой-то самодеятельности не стоило. Настоящий дисциплинированный немец, хоть и не пруссак а вюртембержец из-под Штутгарта. В одной руке Ковальски держал кружку а в другой листок бумаги. Лицо же выражало печаль и грусть.

– Друзья!
– снова повторил он, дождавшись когда все затихнут и посмотрят на него.
– Сегодня мы празднуем нашу победу. И это правильно, так и должно быть! Но я хочу напомнить вам о тех наших товарищах кто не дожил до этого момента и не может теперь сидеть вместе с нами! Мы все помним их дела и поступки.. И всё же я хочу чтобы сейчас в этой комнате снова зазвучали знакомые имена!..

Не сговариваясь, все начали вставать из-за стола, в том числе и Гюнтер. Смех затих и тишину разрывал лишь голос самого Ковальски:

– Обер-шутце Кристиан Майнтопф.. Эсэсманн Рольф Шмидт.. Роттенфюрер Вальтер Кинцель.. Шарфюрер Гердт Кларсфельд..

Имена и фамилии его погибших подчинённых словно тяжёлые камни обрушивались на Шольке, заставляя стискивать зубы от душевной боли и снова испытывать стыд и вину за их гибель. Совесть, получив такую щедрую поддержку со стороны, опять начала грызть его:

"Во всём виноват именно ты, Гюнтер! Только ты и никто другой!
– обвиняла она.
– Как их командир ты должен был сделать всё чтобы они выжили! Это был твой долг не только перед собой но и перед их родными! Теми кто доверил тебе своих мужей, сыновей и братьев! А ты просто бросил их в топку войны, заботясь лишь о выполнении приказа, словно очередной бездушный солдафон! Что ты скажешь их родителям? Как посмотришь им в глаза? Или трусливо напишешь стандартные письма - погиб за фюрера и Рейх?! С теми кто выше всё понятно, ни фюрера ни генералов давно уже не удивишь гибелью германских солдат, для них политические интересы превыше всего! Но ты?! Если ты тоже превращаешься в того кто считает своих солдат всего лишь поленьями для костра чтобы согреть самого себя, то больше у меня к тебе вопросов не будет, потому что какой смысл говорить с циничным ублюдком которому плевать на всех кроме самого себя и карьеры? Такому тебе я могу только пожелать сдохнуть как можно скорее и болезненнее, ибо другой участи подобный человек не заслуживает! Но если ты действительно заботишься о них и хочешь вернуть домой живыми, позволить жениться на любимых и обнять старых родителей, то прежде чем отдать приказ - думай! Трижды думай! Просчитывай все варианты, старайся сделать так чтобы умирали только враги а твои парни оставались жить дальше! Не глупи, не недооценивай врага, всегда делай контрольный выстрел даже если тебе кажется что вражеский солдат мёртв! Помни самое главное - жизнь одного твоего солдата намного важнее сотни вражеских!.."

Такую вот неумолимую сущность не убеждало то что потери в бою за Вадленкур могли быть ещё выше. Она просто заботилась о моральном облике Гюнтера, пусть и в довольно своеобразном понимании. И во многом Шольке был с ней согласен. Да, действительно, возможно был какой-то другой вариант, чтобы всё обошлось для них малой кровью.. Но увы, в нужное время и в нужный момент такое решение не пришло к нему в голову и всё случилось так как случилось. Теперь ничего уже не исправишь, мёртвые лежат в земле а живые радуются жизни.