За воротами дымил большой завод

Дёмкин блистал красноречием, рассказывал анекдоты, потом запел известную в молодёжных пьянках песню с добавлением собственных импровизаций в куплетах:

С деревьев листья опадали, ёксель-моксель.

Пришла осенняя пора – с сентября

Ребят всех в армию забрали – хулиганов–

Настала очередь моя – главаря.

И вот приходит мне повестка – на бумаге –

Явиться в райвоенкомат – завтра рано.

Мамаша в обморок упала – с печки на пол,

Сестра сметану пролила – вот растяпа!

Мамашу с полу поднимите – в зад на печку,

Сестра, сметану подлижи – языком.

А я молоденький парнишка – лет 17,

может, больше или меньше –

На медкомиссию пошёл – нагишом.

А после в поле окопались, носом в землю,

Подходит ротный командир – ать-два!

Здорово, братцы-новобранцы, матерь вашу,

Пришло вам время помирать, вашу мать!

Летят по небу самолёты-бомбовозы –

Хотят с землёю нас сравнять, снова мать!

И я, молоденький парнишка, лет 17, 20, 30,

может, больше или меньше –

На поле раненый лежу – и не дышу.

Ко мне подходит санитарка –

звать Тамарка Иванова –

Давай тебя перевяжу.

двум бинтам и сикось-накось

И в синитарную машину –

студебеккер – опель-дроппель – мерседес –

С собою рядом положу –

но только на бок, между трупов.

С тех пор прошло уж лет немало –

лет 17, 20, 30, может, больше или меньше,

В совхозе сторожем служу и не тужу!

Сажу картошку-скороспелку на продажу,

Жену Тамарку сторожу я от соседа,

чтоб не спортил!

Стало совсем весело от такой песни. Какую Тамарку Иванову вставил в распеваемые куплеты Дёмкин по собственной инициативе, мы с Алёной не догадывались. В какой-то момент хлопнула входная дверь, в тёмной прихожей мелькнула долговязая фигура. Лица я не разглядела. Не раздеваясь, человек вызвал Дёмкина, что-то передал ему и удалился.

– Люси! Видела? Это мой начальник Иванов заходил. Опять в Москву поехал! – толкнула меня в бок Алёна.

Мне было не до начальника, в это время Борис травил разные байки о Тагиле, и я всё своё внимание и уши обратила к Борису. А он говорил примерно следующее:

– Москву как называют? Москва-матушка! А Одессу? Одесса-мама! А Ростов? Ростов-папа! А Тагил? А Тагил – мать твою за ногу!

Время близилось к полуночи, мы с Алёной совсем забыли, что нам надо выбираться отсюда к себе в загородную общагу, а трамваи уже не ходят. Дёмкин сказал:

– Оставайтесь, девчонки, у нас! Мы освободим одну койку.

Пошептавшись, мы с Алёной приняли решение остаться. В самом деле, зачем в такой мороз и каким транспортом ехать к заводу пластмасс? Можно, конечно, у вокзала словить такси, но и до вокзала надо идти пешком. Мужчины основательно поднабрались, пойдут нас провожать, ещё замёрзнут. Мы не особо и боялись, что к нам они будут приставать. На всякий случай легли на койку вдвоём, а дверь закрыли на крючок. Не прошло и получаса – в дверь забарабанила бдительная тётя Софа:

– А ну выметайтесь, девки! Иначе милицию позову!

Мы с Алёной испугались предстоящего разбирательства, быстренько оделись и выбежали на лестницу.

Тётя Софа не унималась и орала нам вслед:

– Проститутки!

Я молчала, но Алёна не могла стерпеть такого оскорбления, обернулась и громко ей крикнула:

– Тётя Софа! А вы – дура!

Борис не мог допустить, чтобы мы с Алёной брели по ночному Тагилу, и вскоре догнал нас.

На вокзале долго искали такси, нашли, наконец, и уехали с Алёной. Борис простился с нами. На следующий день мы узнали, что он потерял шапку и приморозил свои уши. Да уж! Это – Тагил, северный город…

Девчонки-подружки продолжали общаться с нами в письмах. Реже, чем Ия, писала нам Нина Попкова. Она жила в посёлке Титан и тоже в общежитии для молодых специалистов.

«16 ноября 1962 г.

Здравствуйте, Люся, Алла, Лариса!

Как ваше настроение после праздника? От девчонок ничего не получаете? Я даже боюсь, вдруг с ними что-то случилось. Правда, самое вероятное, это то, что они упились вдрызг и не смогли приехать. А вдруг что-нибудь другое. Я никак не могу выбраться сейчас к ним, и они ничего не пишут. Боже, как я добиралась до своей Магнитки! Чуть ноги не обморозила, и в довершение всего одна девчонка сожгла мои туфли. Взяла, видите ли, их посушить, да и заговорилась, а они не будь дураками, и сгори. В чём ехать? Она так переживала, что мне же пришлось её успокаивать. Доехала в каких-то драндулетах, вызывая обильные замечания по дороге к дому.

Сейчас работаю в ночь, а в свободное от сна и еды время учу всех танцевать чарльстон. Я тут всех заразила и каждый вечер у нас в комнате столпотворение, так как никто не имеет понятия об этом танце и я являюсь учителем. Стоит такой топот, гомон, что я ухожу на работу с головной болью. Но и на работе не оставляю своей просветительской деятельности и прыгаю часа по 2 по лаборатории. Лаборанты пристают: «Нина, ну как? Научи!» А я со знающей миной учу их».

Письмо это развеселило меня. Ниночка – любительница классической музыки, вытаскивающая меня во время учения в УрГУ то в оперу, то в филармонию, вдруг стала учителем модных танцев! И прыгать ей в чарльстоне не пристало при её болезни: у неё с детства диагностирован какой-то порок сердца, и она была освобождена от уроков физкультуры. Но молодость толкала нас всех к безрассудному поведению – то к пьянкам и кокетству с ребятами, то к танцам до упаду. Ия такое поведение характеризовала жаргонным словом непонятного сысертского происхождения – «зноздёж». Значения этого слова я не нашла ни в одном диалектном словаре, но сама подобрала синоним – «выпендрёж» – от более понятного и общеупотребительного глагола «выпендриваться».

Ну а мои родители о моих загулах ничего не знали, они беспокоились о моём вхождении в трудовой коллектив на заводе и моими бытовыми условиями и планировали в свой отпуск приехать в Нижний Тагил – посмотреть, как устроилась их дочь в северном холодном городе.

Получаю письмо от папки и узнаю, что планы его неожиданно поменялись – он получил льготную путёвку в санаторий «Сигулда» в Прибалтике. Надо сказать, что родители дальше Урала и Сибири на запад ни разу не выезжали. Нелегко было решиться на такую поездку. Мама, оставаясь дома, расстроилась.

Папка по пути в Прибалтику побывал в Москве. Его неуёмная натура требовала посещения всех достопримечательностей, и он подробно писал, где был и что видел. Читая его письмо в нынешнее время, вспомнила фильм «Печки-лавочки» Василия Шукшина, вышедший на экран в 1972 году. Те же провинциальные настроения в фильме, что и у моего папки.

Подробно, до мелочей, пишет мне о своих впечатлениях:

«13 декабря 1962 г.

Из санатория Сигулда в Латвийской ССР,