За землю русскую. Век XIII

И Александр Ярославич принял крутое решение.

— Еду! — сказал он. — Еду перехватить Берке — там, в степях, на Дону. Опять хитрить, молить да задаривать! А когда уже сюда нагрянут, то тогда будет поздно. Тогда сколько ни вали даров в чёрную эту ордынскую прорву, не поможет, покуда кровью русской досыта не упьются!.. Ну а если уж суждено мне и вовсе не вернуться оттуда, то... что ж! Авось смертью моей и утолятся, а народ не тронут!..

И едва только Александр дождался вожделенных грамот с печатями великого хана и Елдегая, как тотчас же устроил торжественное чествование послов, щедро одарил их. А наутро, едва татары отоспались, после пира, Невский объявил им, что он решил лично проследовать в ставку хана Берке, хотя бы и до хребтов Кавказских, чтобы почтить и поблагодарить хана за его отеческое и мудрое попечение...

С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись как с преступником, чья вина ещё не расследована. Его тмили и томили в Орде, не разрешая отъехать на Русь.

В первом порыве злобного неистовства хан Берке хотя предать смерти Невского тотчас же, как только тот прибыл в его кочевую ставку.

Был собран совет нойонов.

У Берке был обычай Чингисхана: красить щёки жирной красной свечой из плода уджир, который применяли женщины. В его положении это не было лишь пустым подражанием странностям великого деда, но вызывалось необходимостью: лицо повелителя сорока народов без отвращения могла созерцать, пожалуй, только одна его бывшая кормилица Кокачина, да и то, быть может, потому, что ей было уже далеко за семьдесят и она уже не способна была всмотреться в лицо своего былого питомца.

Берке не любил яркого света. В походном войлочном шатре его, несмотря на то что снаружи блистал степной полдень, было трудно, не приглядевшись, рассмотреть всех присутствующих.

На престоле с низкой округлой спинкой входящий видел сперва мутно белевшие лица самого хана и старшей хашни его, сидевшей по левую руку от него и чуть пониже. Бросалось в глаза сверканье драгоценной большой серьги, оттягивавшей левое ухо Берке, блистанье одежд и украшений ханши.

Берке был одет в шёлковый стёганый халат зелёного цвета с блестками; на голове был парчового верха колпак с широкой бобровой опушкой. Ноги хана в красных козловых туфлях были поставлены на бархатную подушечку на подножной скамейке: Берке страдал давней ломотой в ногах и незаживающими язвами голеней, от которых новый медик его, теленгут, именем Тогрул, назначил ему недавно ножные ванны из подогретого женского молока. «Ванну из молока пленных русских пэри в течение месяца или двух, государь, — сказал медик, — и ты будешь здоров, и зуд в твоих богоносимых ногах исчезнет. — Подумав и помолчав, теленгут низко наклонил старческую, наголо обритую голову и добавил: — Но и рабыни из числа франкских, или немецких женщин, или гречанки также могут быть взяты для этой цели...»

Кравчему приказано было отобрать пленниц из числа кормящих матерей. От младенцев же избавились очень просто: головёнкою о камень. А матерям, чтобы молоко в их грудях не усохло от горя, говорили, что детей им вернут, как только излечится хан...

...Собрание нойонов, изъяснителей Корана — хасидов и законоведов, без коих ныне уже и шагу не ступал ревностный в делах мусульманства Берке, сегодня было собрано по случаю приезда Александра. Прибытие его поставило в тупик не одного только Берке. О восстании в землях Александра и о том, как завершилось оно, сделалось известно в ставке Берке почти одновременно с приездом князя. Узнали о том, что послы великого хана Хубилая, а с ними и Елдегай, сами посетили Невского и выдали ему от имени Хубилая чрезвычайные грамоты. Против этих грамот бессилен был хан Золотой Орды. Не мог же он, имея плохо замирённым врагом Хулагу, поднять ещё против себя великого хана Хубилая. Вот почему Берке и впал в неистовство.

Это было похоже на приступ падучей. В тот же день в походный стан Александра, разбитый вёрстах в двух от ставки хана (отдалённость была знаком немилости!), гургонщики-монголы, пригонявшие баранов для продажи русским, принесли известия об этом припадке хана. Они долго и в подробностях описывали поварам Александра этот припадок Берке, словно бы сами были тому свидетелями.

Невский спросил об этом своего врача — Григория Настасьина.

— Может быть, сдохнет... поторопились мы с тобою приехать, Настасьин, а? — угрюмой шуткой спросил Александр своего лейб-медика.

Юноша подумал, насупя свои белёсые брови, румяные щёки его ещё больше раскраснелись, как всегда, если князь обращался к нему. Молодой врач, покачав головой, ответил:

— Нет, государь, оживёт он, это его тёмная бьёт... эпилепсия, — пояснил он.

— Да что ж это такое? — и Невский рассмеялся и развёл руками. — Хулагу, слыхать, тёмная бьёт, теперь этого тоже, Берку!.. Поистине татарская какая-то болезнь! Ах, Настасьин, — продолжал он, положив руку ему на плечо, — а жалко, что ты у меня не звездочётец!.. Медик должен быть звездочёт, астролог!..

Настасьин, увидев, что князь шутит, отважился на возражение:

— И у Берки хана — медик отдельно, а предсказатель отдельно.

— Жаль, — сказал, улыбнувшись, Александр, — а то провещал бы ты мне, долго ли они будут мне, князю твоему, душеньку здесь выматывать!..

Совещание нойонов и советников длилось уже много времени. Берке закончил своё предваряющее слово.

— И вот сей всемирный воитель, — сказал он, — сам подставил голову в силок! Что заставляет его поступить так?.. Прошу вас: думайте об этом!..

Старая ханша — Тахтагань-хатунь, с большим и плоским лицом, с которого сыпались белила, уже с утра пьяная от водки из риса, ячменя и мёду, именуемой бал, дала совет краткий и простой:

— Сделай ему тулуп из бараньих хвостов. Пусть он до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь!

Она замолчала и протянула руку за чашею излюбленного своего напитка, подаваемого ей под видом кумыса в слегка подбелённом виде.

Ханшу поддержали двое старейших князей — Даир и Егу. Один из них, низко поклонясь, наименовал Тахтагань-хатунь лучеиспускающей свет и сотканной из перламутра, а другой назвал её средоточием счастья и родником благодеяний.

— Тахтагань-хатунь говорит правильно, — закончил Дайр. — Возложи ему на шею цепь повиновенья!..

А Егу, покачав головою, сказал:

— Когда премудрый дед твой, оставивший после себя непроизносимое имя, воздвиг в степях Демон-Болдока свой девятихвостый бунчук, то у него не было в обычае созывать улусный курултай ради того, чтобы наказать какого-нибудь мятежного ильбеги!..

И, наконец, третий из говоривших — Чухурху, родной брат Субэдэя, из рода Хуань-хатань, — проворчал угрюмо:

— Когда мы подняли тебя на войлоке власти, мы не ожидали, что ты, Берке, столь дёшево станешь ценить нашу кровь! Сотни отличных воинов, а быть может, и тысячи убиты русскими мятежниками во владениях этого Александра-князя... Дед твой приказал бы взять бурдюк русской крови за каждую каплю нашей крови!.. Ты же, видно, оставил путь деда твоего!.. А между тем не пора ли монголам снова сесть на коней и посмотреть, где конец мира? Нам нужен человек, в горсти которого было бы не тесно всем племенам земли!..

Большинство совета требовало жестокой расправы над Александром.

— Надо обить ему крылья! — прохрипел князь Бурсултай.

— Это не дело — дать ему возвратиться и злую вину его оставить, не покарав!..

— Ты посмотри, до чего дошёл в вероломстве своём князь Данило!..

Берке нахмурился. Будучи в походе, он долго не получал вестей от Бурундая, и его беспокоила судьба посланной им на Даниила новой армии.

— А Данило и Александр — это два кулюка, два столпа народа русского! Нехорошо сделал брат твой, что позволил обмануть себя, и они оба вместе покрылись крышею родства и приязни, — закончил своё слово Биут-нойон.