За зеркалами

Вдыхать морозный воздух открытым ртом, закрыв глаза и позволяя порыву ветра ударить со страшной силой в грудь. Так, что приходится схватиться за подоконник, чтобы не упасть. И от этого контраста меня знобит, бьёт крупной дрожью, и я словно со стороны вижу, как трясутся пальцы, вцепившиеся в белую поверхность.

Это не просто неправильно. Это не просто глупо. Спать с подследственным...и даже если он не совершал убийств мальчиков, то на его совести немало других преступлений, за которые Дарка следовало бы упрятать в тюрьму на продолжительный срок. Но вместо этого я позволяю ему доводить себя до сумасшествия. При воспоминании о том, как кричала в его губы голодной самкой, стало жарко и к щекам краска прилила.

Это не я! Эта история не обо мне. Загораться за доли секунды только от одного взгляда мужчины, желать его прикосновений так неистово, сжиматься в комок оголённых нервов только от хриплого голоса, намеренно растягивающего слова, ласкающего и одновременно терзающего им.

У меня были отношения. У меня был Росс, с которым я едва не обвенчалась. Состоятельный, успешный, спокойный, хладнокровный, мужчина, который ухаживал за мной с самой школы. Точнее говоря, уже со школы у меня не было даже мысли о том, что мы не поженимся. Да. Именно так. Всё было решено не нами, но мы оба с ним приняли правила игры. Я - потому что не представляла, что можно по-другому. А он...а он говорил, что влюбился в меня ещё в младших классах. Но разве любовь замораживает? Разве она не должна быть похожей на самое настоящее, самое свирепое пламя? Любовь Росса была другой. Спокойной. Нет, ледяной. В его глазах не клубилась ночь, они были подобны голубой изморози на окнах. И поначалу мне нравилось разглядывать её узоры. Мне нравилось смотреть в них, в поисках...а я не знала, что искала в переплетении блеклых синих кружев. Было ли что-то спрятано в них. Просто в один момент я поняла, что больше нет ничего. Во мне нет. Ни стремления увидеть нечто большее, скрытое в центре его зрачков, ни желания ощутить его такую уместную чуткость, ни сил играть дальше эту роль. Иногда человек перегорает. Я видела это в собственном отце. Пылавшем подобно факелу в беспросветной пещере, он сгорел, как сгорает спичка - за считанные мгновения, узнав о предательстве матери. Потух, и больше ни одной женщине не удалось заставить его вспыхнуть снова.

Иногда мне казалось, что холодом веяло не от Росса, а от меня. Глядя на то, каким в меру весёлым, в меру общительным, в меру участливым он был с нашими знакомыми, с моим отцом, со своими родителями. Достойный представитель своего окружения. Такими гордятся. Таких демонстрируют подругам и с ними создают крепкие семьи, будучи уверенными в благополучии своих будущих детей. От таких не сбегают за неделю до свадьбы. Никто и никогда в здравом уме. Так, по крайне мере, сказала вырастившая меня Мария, с ворчанием и явным недовольством помогавшая мне собирать чемоданы. И нет. Он не изменил. Он не обманул и не предал. Предала его я. Просто в какой-то момент я проснулась с ощущением, что если задержусь еще хотя бы на день, если позволю ему прикоснуться к себе хотя бы раз, то взвою. От холода этого проклятого взвою, как воют дикие звери.

Возможно, во мне было слишком много от моей матери...иногда я думала об этом и чувствовала, как внутри разливается свинцовая ненависть к ней и к самой себе. Возможно, я просто перегорела, никогда не вспыхнув.

Ветка дерева, упиравшаяся в самое окно, закачалась, и я повернула голову, чтобы встретиться взглядом с опустившейся на толстый засохший сук вороной. Раскрыла рот, громко каркнув и встрепенувшись крыльям. Разрушая тишину рассвета и уставившись на меня немигающим черным глазом.

Такая же мрачная, как и всё в этом городе. Здания, деревья, дороги, редкие памятники, огромная свалка на самой окраине, жители и даже церковь. Видит Бог, за всё это время я даже на воскресной службе не была. Только по работе. Местная церковь казалась ненастоящей, какими бывают церквушки в плохих театральных постановках, она вызывала желание скорее покинуть её стены. Иногда я думала, а есть ли что-то настоящее в этом городе? Что-то, что не заставляет сомневаться в своем содержании, что-то честное...и понимала, что таковым был только Живописец. Какая бы мразь ни скрывалась за этим прозвищем, она, по крайней мере, была искренна в своих действиях и желаниях. Пусть даже они вызывали самую откровенную ярость и негодование.

Всё остальное несло в себе больше вопросов, чем могло дать ответов. В том числе и Натан Дарк...будь он проклят! Не знаю, каких сил мне стоило остановить его. В какой-то момент, когда показалось, что не уйдет, на глазах выступили слёзы...облегчения. Как оправдание собственному нежеланию остаться одной, потребности взять то, что он предлагал. Взять всё, до последнего глотка, и, глядя в его глаза, я понимала, что это будет глоток чистейшего, но самого вкусного, самого потрясающего яда, который можно попробовать лишь раз.

Резко отошла от окна и взяла со стола наши с ним чашки. Мне просто нужно собраться. Что бы ни задумал Натан Дарк, он либо расскажет мне всё сам и добровольно, либо снова вернётся за решётку. И завтра же я отправлюсь в его чёртовы катакомбы.

ГЛАВА 13. Натан. Кристофер

– Натан, - Элен извивается, пытаясь оттолкнуть меня, - На..., - зашипела и одновременно всхлипнула жалобно, - тан...прошууууу, - снова всхлип, но тут же замолчала, впиваясь острыми ногтями в мои плечи, чтобы затем выгнуться и закричать. Из её глаз брызнули слёзы то ли боли, то ли наслаждения. По хрен. Я закрыл глаза, не желая смотреть, как красивое лицо с молочно-белой кожей пошло красными пятнами, растрепались тёмные кудрявые волосы, мокрые от пота, потому прилипшие ко лбу, а на кончиках коротких светло-карих ресниц задрожали прозрачные капли.

Так омерзительно хнычет, содрогаясь и сжимая меня мышцами лона...в который раз за эти часы до рассвета? А чёрт его знает. Мне было плевать. Она меня бесила. Раздражала своим голосом, слишком тонким, визгливым, своими воплями в момент оргазма...и мне до отвращения кажется, что они наигранны, ненастоящие, несмотря на то, что я чувствую спазмы её удовольствия.

Резко вышел из неё и развернул к себе спиной, только чтобы не видеть эти губы, почти кукольные, красные и широко открытые. Элен считалась первой красавицей в больнице, в которой работала. Не знаю, почему туда поехал сразу после Евы. Взял машину и в клинику, где просто схватил девушку за руку и в номер отвез. Домой не захотел...на чужой территории, чтобы потом не вспоминать, как на моей кровати корчилась очередная шлюшка.

Без лишних слов, чисто механическими действиями, просто чтобы тупо унять напряжение в паху, которое вызвала другая женщина, и попробовать утихомирить иную боль, которая сейчас поднималась волнами злости в районе груди. Огненными волнами. На сучку, явно давшую понять, что ни хрена недостоин трахать её благородное тело. Слишком чистое, видимо, для меня.

За волосы цвета ночи к себе притянул и вонзился сзади под её скулёж жалобный. Зубы стиснул, когда обхватила, словно кулаком, и взвыла, потому что не было никакого желания дать ей привыкнуть, расслабиться. Только глаза закрыть и представить на её месте другую сучку. Такую же темноволосую, стройную...и ни черта не такую же. Мерзкое ощущение от того, что знаю: у неё глаза другого цвета, и кожа, и пальцы не такие длинные, и шея ни хрена не настолько изящная, и пахнет от неё не корицей. Лекарствами воняет, я её со смены как раз вытащил. Потому что не хотел заморачиваться и новых цеплять или снимать за деньги. Времени не было. Неа. Ни искать, ни говорить. Лишь драть жёстко и беспощадно под её стоны и вопли.

К себе дёрнул за шею, и женщина выгнулась и закричала, цепляясь пальцами за стерильно-белые простыни, а я глаз не мог отвести от двух букв, вырезанных на её затылке. ND. Мои инициалы. Знак особой принадлежности. Нет, это не значило, что её не мог трахать другой мужчина. Это всего лишь означало, что я смогу отыметь её в любой момент. Эти наивные дурочки думали, что инициалы давали им какие-либо привилегии. Особенно те, кто был незамужем и почему-то считал, что их дырка между ног и тот факт, что они дали мне её попользовать, имеет хоть какую-либо ценность...некоторые идиотки любили щеголять ею, делая высокие причёски и демонстрируя буквы окружающим. Считали, что я выделял их из толпы, или придавали какой-то особый смысл, называли «ритуалом». Смешно. На самом деле меня забавлял сам процесс. Мне нравилось смотреть, как окрашивается их кожа красным, нравилось, как выглядят окровавленные буквы моего имени на женском теле. Точнее, на моих живых игрушках. Мой собственный логотип на них. Ведь с игрушками можно обращаться как угодно, их можно даже сломать, разбить или изуродовать, и даже тогда игрушка не посмеет высказать своего недовольства.

***

Отпустил Элен только после того, как, наконец, кончил. После того, как вертел её всю ночь, словно самую настоящую куклу. Обозлённый. Не на неё, а на себя. За то, что в мозги въелась эта маленькая богатенькая дрянь с глазами цвета синего неба, и не желает вылезать из них, как бы ни старался вытряхнуть её. И словно последний кусок дерьма, получил разрядку, только когда опустил шалаву на колени и долбился ей в рот, закрыв глаза и представляя, что это губы Евы обхватили меня и неистово сосут. Что это она впивается ногтями в мои бёдра, и яркими вспышками воспоминаний, как стонет мне прямо в рот, закатывая глаза и насаживаясь на мои пальцы...такая красивая в этот момент. Настолько моя, что яйца поджимаются от дичайшего возбуждения, а член начинает дико пульсировать в преддверие оргазма. И сразу после него окатило чувством презрения к самому себе - никогда не был зависим от одной женщины настолько, чтобы думать о ней с другой...чтобы, мать её, не кончать из-за неё с другой.