За зеркалами

Закрыла глаза, прокручивая в голове слова из записки Живописца. Её он приготовил заранее и всё же оставил на полу у стены, хоть и не успел закончить начатое. Если бы только Кевин очнулся, если бы только сумел дать хоть какие-нибудь показания. Вспомнились слова доктора о том, что мальчик, возможно, и вовсе не сможет помочь нам из-за пережитого шока, и что лучше нам дать ему и всему медперсоналу время на приведение ребёнка в более или менее нормальное состояние для подобных бесед. А ещё оно требовалось и самому Кевину, время на осмысление всего произошедшего, на преодоление последствий этого ужасного потрясения. Но у меня не было этого времени. Как не было его у всех других детей, которых по одному ему известным причинам этот ублюдок, Живописец, приговаривал к такой жестокой и мучительной смерти.

Изнутри тошнотой подкатывает к горлу ощущение тревоги. Гнетущей, тяжёлой, давящей на плечи неподъёмным грузом.

– Поехали в больницу.

Тихо, смотря перед собой, потому что кажется просто нереальным всего лишь повернуть голову к Натану. Паника методично оковывает изнутри всё тело, не позволяя сделать даже движения. И он в ответ осторожно сжимает мои пальцы, соглашаясь поменять маршрут. Так я думаю до тех пор, пока автомобиль не сворачивает мимо длинного бульвара по улице, ведущей к моей съёмной квартире.

– Натан.

Преодолевая боль, взорвавшуюся в шее, когда всё же смогла повернуться к нему, чтобы увидеть словно высеченный из камня профиль с тёмными волосами, падающим на высокий лоб.

– Ты поедешь домой.

Медленный поворот головы, и меня словно ошпаривает холодным выражением глаз, отстранённо пробежавшихся по моему лицу.

– И это не обсуждается. Завтра я отправлю за тобой машину на работу.

– Мне нужно в больницу.

Сквозь зубы, но не потому что изнутри колотить начинает от злости, а потому что сил нет расцепить челюсти. И по-прежнему тошнит, и начинает кружиться голова от всеобъемлющей паники, казалось, въевшейся в сами кости.

– Тебе нужно домой. Я сам поеду в больницу.

Натан склонился ниже и вдруг коснулся пальцами моей щеки:

– У меня есть номер твоего телефона. Я позвоню.

Попробовала увернуться, стиснув зубы от повторно накатившей волны тошноты, но он не дал - пальцами впился в мои щёки, заставив застонать от боли...и снова это сожаление, в, казалось бы, ледяном безразличии взгляда, и хватка на моём лице ослабла.

– Я буду в больнице, в участке уже, наверняка, окопался Томпсон на ночь глядя. Это не приказ...Дьявол, Ева, я не пытаюсь командовать тобой. Это беспокойство. Это забота мужчины о своей женщине. Когда ты в последний раз спала? И нет, тебя всё равно отвезут домой.

И отвернулся, бесцеремонно притянув меня к своему плечу. Больше ни слова за всю дорогу к дому. Только равномерное дыхание и неотступающая тревога, безобразной тварью следующая с нами в салоне машины, вонзающаяся костлявыми пальцами в затылок.... А ещё вернувшееся волнение, но уже по другой причине. По той, от которой снова те самые огоньки под кожей вспыхивают яркой гирляндой. По той, из-за которой удалось всё-таки вскинуть голову кверху, чтобы посмотреть в его лицо и наткнуться на обезоруживающее спокойствие. Будто он ничего особенного не сказал. Представляет ли он, какую волну трепета всколыхнули его слова? И придаёт ли им то же значение, что придала я? Сдержанная невозмутимость в то время, как во мне порывы ветра взметают вверх языками пламени непрошенное чувство эйфории.

Я не помнила, как мы вышли из автомобиля и поднялись в мою квартиру, не смогла восстановить в памяти, как открывала дверь ключом и оказалась в своей постели. Смутными отрывками сквозь запотевшее стекло воспоминаний, как Дарк не согласился высадить меня у здания и уехать, просто молча вышел со мной вместе, а уже через одну короткую вспышку в сознании - как он заходит в мою квартиру широкими шагами, оглядываясь по сторонам, словно осматривая помещение, и лишь затем позволяет войти мне. Ещё одна вспышка - и долгий, тягуче-нежный поцелуй с ошеломляющим вкусом его губ. От него сводит свои собственные в истоме, когда Натан всё же отрывается и молча выходит из комнаты, напоследок опалив тяжёлым почерневшим взглядом, от которого позвоночник пронзает сладкой дрожью и становится невыносимо жарко.

***

Не знаю, сколько я проворочалась в своей кровати до момента, когда стало просто невозможно лежать, зажмурившись и прислушиваясь к тишине, обитавшей в моей спальне. Несколько кругов босыми ногами по мягкому чёрному ковру, и бесшумно встать у открытого окна, чтобы полной грудью дышать ночной прохладой. Оно не уходит никуда. Это ощущение страха. Удушающая паническая атака, при которой леденеют руки и начинает бить ознобом тело. Захлопнула окно и прислонилась к нему лбом, сильнее сжимая трясущиеся пальцы. А ведь он так и не позвонил, несмотря на то, что обещал. И тут же слабый голос разума - не хотел будить, ведь именно поэтому он тебя привёз домой. Но этот голос перебивает необходимость сбросить опостылевшую тяжесть, снова опускающуюся на плечи. Проклятое предчувствие беды и явственное понимание, с чем или кем оно связано. Маленький мальчик, оставленный под присмотром врачей в больнице...и всё же один. Правда, Люк успел напоследок шепнуть, что будущий усыновитель собирался навестить ребёнка.

– Алло, - пытаясь скрыть дрожь в голосе, - когда на том конце провода ответил слегка сонный голос одной из молодых регистраторш, - здравствуйте! Ева Арнольд, следователь. К вам в реанимацию сегодня поступил Кевин Митчелл.

– Да-да, - шорох бумаг и воцарившееся на секунду молчание, затем короткое покашливание, и трубка снова в руках у медсестры, - к сожалению, мальчик умер.

И тогда произошло то самое. Тогда взорвалось внутри всё то, что давило, стискивало всё это время, сжимало горло и впивалось острыми клыками неконтролируемого страха в кожу. Оно вспыхнуло яркой раскалённой звездой, чтобы рассыпаться, прожигая плоть насквозь кипящей смертельной смесью, причиняя адскую, нетерпимую боль.

Схватилась за шею, пытаясь сделать вздох, представляя перед глазами бледное лицо малыша с посиневшими губами, тонкое запястье, утыканное иголками с длинными прозрачными проводами. И непрошенной, такой ненужной картинкой сейчас - лица всех остальных детей, которых этот изверг отправил на тот свет.

– Как это произошло? Почему?

Не узнавая свой голос и одновременно пугаясь собственных мыслей о том, что потерян шанс. Потеряна возможность хотя бы немного подобраться к этой мрази с человеческим лицом и бесчеловечными принципами.

– Не можем сказать точно.

– Как это? Он так и не пришёл в сознание?

– Нет, он приходил в себя на короткий промежуток. На очень короткий, затем ему стало снова плохо.

– Когда это произошло?

– Примерно в девять вечера. Ваши коллеги, кажется, даже не успели с ним поговорить. Мальчику сразу стало плохо.

– Коллеги?

И сердце сорвалось камнем вниз.

– Да, мистер Томпсон и второй...он не представлялся. Они приходили к пациенту.

Закрыв глаза, выдыхая через раз, потому что каждый вздох с невероятной болью дается. Потому что кажется, что каждый выдох способен распороть лёгкие стальными лезвиями ярости и безнадёжности.

– Кто ещё заходил к ребёнку?

Молчание, шуршание и исчерпывающий ответ.

– Ещё только мистер Фоулсон, - это его несостоявшийся отец, - со священником.

– Он привёл священника до смерти ребёнка или после?

– Прошу прощения, но мне неизвестно.