Забег на невидимые дистанции

Азарта или удовлетворения от происходящего я не ощущал, как, впрочем, и не чувствовал угрызений совести от своего многоуровневого обмана. Самодовольство и совесть больше не имели значения. Я становился ближе к задуманной цели – вот, что действительно было важным. Важнее всего прочего, что существует в мире.

В чем же заключается мой план и почему я так отчаянно к нему спешу? Я уверен, что в нем отражается внутреннее стремление вещей занять истинное место в мироздании. Предназначенное им место. Правильное. Как я уже упоминал, неизбежное в любом случае происходит. Похищение моей сестры в тот вечер было неизбежным, а ныне таким является исполнение мной задуманного.

Не думаю, что моя воля играет здесь существенную роль. Она придаток, исполняющий функцию, доверенную свыше. Просто мир устроен так, а не иначе. Ничего не могу с этим поделать. Я подчиняюсь естественному порядку вещей. Не я же его придумал, в конце концов!

Мне нужно отсюда выйти, и никто, кроме меня, мне в этом не поможет. Хотя врачи были бы очень удивлены, я бы даже сказал неприятно шокированы, узнав, о чем на самом деле общаются пациенты, когда их не слышат.

Выйти так, чтобы никто не услышал.

Внутренняя жизнь миниатюрного социума психбольницы отличается высоким уровнем взаимопомощи. Все байки и истории, которые тебе расскажут по секрету, а не ради пустого трепа (как можно решить со стороны), обязательно к чему-то ведут, маскируют что-то еще. И это точно не развлечение. Зачастую это закодированная информация о каких-нибудь важных новостях, изменениях в расписании или ближайших планах, а еще о лазейках – не физических, а скорее бюрократических – по которым можно отсюда выбраться. Ну, или хотя бы приблизиться к этому.

Определенная модель поведения или последовательность действий, фраз (возможно, совсем незначительных), советы от информаторов в жанре как обойти тесты и какие лекарства лучше не глотать, или просто полезное знакомство, вещь, фраза, на которую врач реагирует специфическим образом. Мы боролись с системой, в которой жили, теми способами, которые останутся незаметны.

Если выполнять условия правильно, они срабатывают. Но была одна проблема: психически неуравновешенные люди зачастую не способны к терпению, концентрации, соблюдению алгоритмов или убедительному притворству, а еще у них плохая память. По этой причине выходят отсюда единицы, а не десятки. И это не выздоровевшие пациенты, хотя позиционируют себя именно так, выбора у них нет. Это те, кто знал больше, чем врачи – со своим образованием и докторскими, как ни парадоксально. Аферисты в мире психбольниц, я ими восхищался.

Кстати, это еще одно доказательство того, что я не так уж и болен, как они преподносят. Полностью здоровым я себя, конечно, не считаю, я же не слепой, но и полностью поехавшим тоже. Иначе не смог бы строго рассчитанными действиями добиться желаемого перевода в терапию. Уверен, это дело уже почти решенное.

Мы тут называем свое отделением колонией строгого режима, а терапию – умеренного, хотя и там несладко. Но все-таки на шаг ближе к свободе. Пусть для лечащих врачей это и не кажется очевидной истиной, но для нас, буйных, это именно так. После года пичканья транквилизаторами добиться, чтобы тебя перестали считать опасным, это, знаете, все равно что воды утром глотнуть. Воскрешает из мертвых.

Наше отделение, конечно, не ад на земле, но приходится сталкиваться со многими унизительными вещами, которые проще принять и пережить, если ты адекватный, а не неуравновешенный. Например, смирительные рубашки, привязывание к кровати, иные лишения подвижности или пищи, карцер для особо неугомонных, насильственные уколы различных веществ, сути которых мы зачастую не знаем, после которых тело само не свое, и голова тоже; ежедневное пичканье колоссальным количеством препаратов, едва откроешь глаза, бессмысленные процедуры, зачастую болезненные и безрезультатные, и многие другие нюансы, вся бессмысленность и оскорбительность коих доступна лишь тому, кто сталкивался с ними ближе, чем на страницах учебника.

Для человека, не лежавшего в отделении для буйных, где пациенты подсознательно воспринимаются каждым санитаром как потенциально неуправляемый скот, и это чувствуется во всем, нюансы, мной упомянутые, не будут иметь значения и останутся всего лишь мелочами, которым придают слишком много внимания. По этой причине я не буду их перечислять.

Но в продолжение темы скажу, что мы все ненавидим свои палаты. Они не тесные, комфортные, в них есть все необходимое, чтобы жить и не навредить себе. Кроме свободы. Наши комнаты – говорящий символ заточения, как шелковистые кандалы, которыми прикован к определенному пространству.

Никто из нас не явился сюда по собственной воле, никто. И все это помнят слишком хорошо. Меня, как прочих, привели в эти стены насильно, желая добра, конечно же, и удерживают тоже насильно. Разве это честно, разве законно? Гуманно? Но этот простой факт у них принято игнорировать, словно они где-то нашли безоговорочное оправдание своему поведению. Однако все это, как и мое состояние, волнует меня меньше всего. Важнее то, что я намерен сделать: вернуть баланс порядку вещей.

Миссия для настоящего героя, ничуть не меньше.

Как я заметил по их вопросам, меня считают то ли параноиком, то ли шизофреником с навязчивыми идеями (хотя идея у меня всего одна, и вполне естественная в моем положении). Я ведь не совсем идиот, понимаю наводящие вопросы, говорящие взгляды. К тому же Аарон довольно откровенен со мной – еще один хитрый прием, чтобы пробудить в пациенте искренность. Нет, в целом, он неплохой человек, вот только наивный и увлеченный своими теориями до слепоты. Мне это только в плюс.

По таким, как Крэнсби, сразу видно, что с ними не случалось неизбежного, и бремени вины на них не висит мертвой петлей, как и груза ответственности. За то, что обязан совершить в дальнейшем. От таких только и слышишь бездарное «все будет хорошо». Самое страшное, что они действительно в это верят. Проклятые оптимисты, живущие в собственных грезах, никогда не знавшие реальных проблем! Как будто розовые очки впаяли им в лицо, навсегда лишив рационального взгляда на мир.

И мне приходится притворяться таким же, хотя я ненавижу обманывать! На что только ни пойдешь ради достижения высшей цели. Кто оставил мне иной выбор? Кто?

Иногда у меня так хорошо получалось изображать постепенное выздоровление, что я сам начинал в него верить. Эта иллюзия временно притупляла обвинения совести. Самым главным и самым сложным было не перегнуть палку: после прилива вовремя изобразить отлив. Разбросать ракушки по берегу в таком порядке, чтобы все решили, будто вынес их сюда океан, а не человеческая рука. Если вы понимаете, о чем я.

Один-два неверных шага, и меня могли заподозрить, перепроверить, устроить очную ставку с собственной психикой, которая мне не так уж подконтрольна. А подозрения лечащего психиатра – первая трещина на льду у тебя под ногами. Двинешься дальше, и обязательно появится вторая. И стоять на месте вечно нельзя, так никогда отсюда не выйдешь.

Вперед.

Аарон добр ко мне и, кажется, даже привязался. Мой случай вызывает в нем сострадание. Но я все равно не очень его люблю – за плохо прикрытую жалость, в которой я не нуждаюсь, за излишнюю опеку и доверие, за социальный статус, в котором он – ученый, а я – лабораторная мышь. За то, что воспринимает меня не тем, кто я есть, а тем, каким я себя позволил видеть, хотя именно этого я и добивался (но разве так трудно разгадать мой спектакль? Неужели он так доверчив и глуп?).