Заблудившаяся муза

– Как вы думаете, что там? – спросил Леденцов, взвешивая коробочку на руке.

Амалия пожала плечами.

– Небольшой портсигар или папиросница. Похоже на какой-то подарок. – Она поглядела на корешки приключенческих романов, стоявших в шкафу, и добавила: – Будь мы с вами в романе, в этой коробочке непременно обнаружилась бы причина убийства Ольги Николаевны. Но лично я думаю, что вряд ли найденный вами предмет имеет отношение к делу.

– Посмотрим, посмотрим, – певуче проговорил Леденцов и развернул бумагу.

Внутри и впрямь оказалась очень изящная золотая папиросница, на внутренней крышке которой было выгравировано: «Володе от О., которая его любит».

– Насколько я помню, Дмитрий Иванович – не Володя, – кротко заметил Леденцов, и глаза его блеснули. – Тогда кто?

– Это корнет, – сказала Амалия. – Его зовут Владимир Павлов. Надо было мне сразу же сообразить, что это подарок для любовника. Иначе не было смысла так его прятать.

– Любопытная надпись, – заметил сыщик, вертя папиросницу в руках. – С одной стороны, сентиментальная, с другой – осторожная, потому что свое имя Ольга Николаевна не назвала. Только инициал.

– Да, похоже, что госпожа Верейская и впрямь была очень осмотрительна, – подтвердила его собеседница. – Тем более странно то, что с ней произошло.

Затем Амалия и Леденцов осмотрели небольшую столовую, где вдоль стен стояли застекленные шкафы с дорогим фарфором, и последнюю, пятую комнату, темную и невзрачную, в которой, судя по всему, жила горничная. На стенах до сих пор остались пришпиленные картинки, позаимствованные из иллюстрированных журналов.

– Граф Толстой, – пробормотала Амалия, вглядываясь в фотографию седобородого старца с пронзительным взором, похожего на лешего или какое-то подобное ему древнее лесное божество. – А знаете, Гиацинт Христофорович, я теперь не удивляюсь, что Верейская уволила Соню. Много вы знаете образованных людей, которые повесят себе на стену портрет Толстого – или, скажем, Пушкина? А вот горничная повесила, может быть, чтобы просто не оставлять стену голой, но тем не менее. Любопытно, что за человек эта Соня Харитонова?

– Во всяком случае, она не слишком дорожит этим портретом, раз оставила его здесь, – вернул Амалию на землю практичный сыщик.

– Вы прямо-таки разбили мои иллюзии, милостивый государь, – проворчала Амалия, но Леденцов видел, что она улыбается. – Кстати, я все равно хотела спросить, и раз уж мне этого не миновать, то я спрошу прямо сейчас, чтобы не умереть от любопытства. Почему все-таки Гиацинт?

– Простите?

– Почему вы Гиацинт? Вот в чем вопрос.

– А почему вы, например, Амалия? – парировал ее собеседник.

– Это фамильное имя, – объяснила молодая женщина. – Мои предки были родом из Германии, и в семье часто повторялись имена Аделаида и Амалия. Аделаида – моя мать, поэтому меня назвали Амалией.

– Ну, а у меня другая история, довольно-таки запутанная, – признался Леденцов. – Надо сказать, что моя мать видела в жизни одно отдохновение: чтение романов.

– Ей так несладко жилось? – быстро спросила Амалия.

– Можно сказать и так. Но она умела читать и считать, и она любила, чтобы книги были с благородными героями, с красивыми героинями и хорошим концом. Островского, например, она терпеть не могла – он в своих пьесах высмеивал купцов, а мой отец был купцом. И вообще его пьесы об обыкновенных людях, а моя мать не любила, чтобы в книгах было все как в жизни. – Леденцов помолчал. – И вот однажды ей попался переводной роман, – автора я уже не помню, – в котором главный герой по имени Гиацинт боролся с разбойниками и вообще был такой благородный, что дальше некуда. Моя мать читала и перечитывала эту книгу. Роман оказал на нее такое впечатление, что она решила непременно назвать меня Гиацинтом, и хотя была довольно робкого нрава и все вокруг ее отговаривали, настояла на своем…

«Боже мой, – в смятении подумала Амалия, глядя на собеседника, расчувствовавшегося от воспоминаний, – а ведь у него голубые глаза. И сам он вовсе не такой пепельно-серый, как показалось мне утром…»

Однако лицо Леденцова через мгновение замкнулось, и на него легла привычная для него тень сдержанной печали.

– Чем теперь занимается ваша матушка? – спросила Амалия.

– Она умерла, – коротко ответил сыщик. – Меня утешает только одно: она никогда не хотела, чтобы я стал купцом. Надеюсь, она не сердится на меня за то, как я исполнил ее желание.

– Александр Богданович сказал, что в полиции вас ставят очень высоко, – заметила Амалия. Впервые на ее памяти плотно сжатые губы молодого человека тронула улыбка, точнее, ее подобие.

– Вы очень добры, – промолвил он. – Что теперь? – прибавил он, оглядываясь. – Кухню я уже осмотрел, ничего интересного там нет. Думаю, мы можем уходить.

– Нам понадобятся письма, которые писали Ольге Николаевне ее поклонники, – напомнила Амалия.

– В качестве вещественного доказательства, если они вздумают отрицать связь с ней? Полагаю, вы правы. Тогда папиросницу я тоже заберу, если вы не возражаете.

– Не возражаю. Я думаю, на всякий случай стоит также забрать украшения и попросить опознать, все ли они на месте. Дмитрий Иванович уверяет, что ничего не пропало, но вряд ли он в тогдашнем своем состоянии присматривался к каждой безделушке.

Леденцов не возражал, но про себя он уже решил, что драгоценности не имеют касательства к делу, что это было убийство ради убийства, хотя мотив пока ускользал от него. И его настораживало, что он никак не может подобрать ключа, который поможет ему раскрыть преступление. В то, что это убийство на почве страсти, он больше не верил – слишком уж хорошо все было обдумано. Скорее уж тут были замешаны деньги, причем большие, – но, не имея пока никаких доказательств своей теории, Гиацинт поостерегся говорить о ней Амалии.

Он услышал, что его спутница произнесла несколько слов, и повернулся к ней. Они уже вернулись в гостиную, и Амалия держала в руках пачку писем, которые писали Верейской ее любовники.

– Итак, у нас есть трое: драматург Щукин, корнет Павлов и этот неизвестный «И», который, судя по всему, жил в Москве, но бывал и в столице. Поручаю вам корнета и драматурга, а себе оставлю третьего. Кроме того, я съезжу и поговорю с Соней Харитоновой, возможно, она сумеет назвать мне имя нашего загадочного незнакомца. Далее: крайне желательно установить личность господина, который позвонил из ресторана и сообщил, что Дмитрий Иванович Чигринский совершил убийство. Ресторан, Гиацинт Христофорович, я оставляю вам, а на себя дополнительно беру прислугу Чигринского. Зато на вас остаются разносчики из двух магазинов на Гороховой. Вряд ли им что-то известно, но все же следует их опросить, потому что они последними видели Ольгу Николаевну живой – не считая, конечно, убийцу. Таким образом, нам придется разделиться, чтобы расследование продвигалось быстрее. Если узнаете что-нибудь важное…

– Я немедленно сообщу вам, сударыня, – отвечал Леденцов с поклоном.

– У меня есть телефон, – сказала Амалия. – Если что-то нужно сообщить безотлагательно, звоните. Ну и, само собой, я расскажу вам то, что мне удастся узнать.

– Можно вопрос, госпожа баронесса? Что сами вы обо всем этом думаете?

Амалия пожала плечами.

– Если бы Ольга Николаевна была наследницей миллионера, я бы точно знала, кому она мешала. Пока я не вижу никакого просвета в деле и, пожалуй, остерегусь делать выводы.

Значит, Амалия тоже думает, что тут замешано что-то серьезное, куда более серьезное, чем романы на стороне. И Леденцов не мог удержаться от мысли, что ему на редкость легко работается с баронессой Корф, хотя утром он не мог даже представить себе, что им придется действовать вместе.

Они вышли из квартиры, Амалия заперла дверь и вместе со своим спутником двинулась вниз по ступеням.

В вестибюле Тихон прохаживался мерным шагом от входной двери до своей каморки, расположенной рядом с лестницей. Завидев сыщиков, он приостановился, но тут же сделал шаг им навстречу.