Заблудившийся звездолет. Семь дней чудес
Шрифт:
Тогда Боря положил коробки на пол, подвинул к стене, и, странное дело, расставаясь с ними, не ощутил никакой жалости. И только сказал:
— Все… Теперь полный порядок.
— Ну что же, если так, — ответил Вова и выкатил из-под кровати синий мяч с синтетической, в бугорках, покрышкой, который дал ему за лайнер Боря, и достал из письменного столика трехцветную ручку:
— Забирай.
— Не надо, — отрезал Боря и сам удивился своей резкости и тому, что не берет то, что теперь по праву принадлежит ему. — Я не возьму… Спасибо.
— Но это
— Не возьму…
Ему в самом деле не очень нужны были этот мяч и эта ручка, пусть останутся у Вовы: ведь он необычный мальчишка — стал бы другой возиться с этими увечными щенками и птахами?…
Вова громко позвал Гену, и тот явился с отверткой в руке.
— Ну чего тут?
— Он ничего не берет, — сказал Вова. — Даже своего не желает брать!…
— Безобразие! — Гена блеснул очками.
— Нет, — сказал Боря.
— Что «нет»? — Гена, крутнув, подкинул и лихо поймал отвертку.
— Никакого безобразия… Пусть Вова играет.
— Но ручку ты можешь взять?
— А вам не пригодится? Для каких-нибудь чертежей, где нужны разные цвета…
Геннадий внимательно посмотрел на него, и Боре захотелось смеяться. От глаз ли Геннадия, от этих ли рыбок и птиц, оттого ли, что он вот так запросто взял и принес лайнер с лодкой.
— Ведь пригодится ручка? — умоляюще спросил Боря.
И Гена кивнул в знак согласия. Глаза у Бори загорелись.
— А можно когда-нибудь помочь вам? Подержать деталь, когда вы паяете, завинтить какой-нибудь шуруп, очистить провод, просверлить дырочки…
— Почему ж нельзя? — Гена даже поворошил своей твердой рукой Борины волосы.
И тут Боря впервые заметил, что пальцы у него особые, совсем не такие, как, скажем, у Василия — слесаря из домоуправления, — хотя тоже имеют дело с инструментом, не кургузые и красные, а длинные, тонкие и чуткие.
— А когда? — спросил Боря.
— Нетерпеливый! — сказал Гена. — Хорошо, приходи послезавтра. Ведь этого субъекта и клещами не оторвешь от собак и рыб: то кашку им варит, то меряет рыбкам температуру (здесь Костик хмыкнул), то смазывает разными мазями… Как только находит время ходить в школу…
— Слушай ты его, — сказал Вова.
— А мы с тобой, Боря, одну штуковину сделаем через месяц-другой…
— Какую?
— Тогда увидишь… Лайнер и лодка по сравнению с ней прошлый век… И не прошлый — пещерный!
Боря даже немножко испугался:
— Правда?
— Разумеется… Так зайдешь?
— Конечно! Только долго ждать… — вздохнул Боря и понял, что ничего бы этого не было, если бы он не решил вдруг вернуть им лайнер и лодку.
А Костик все еще стоял на порожке комнаты и глядел на них, и особенно на него, Борю, щурился на солнце, и лицо у него было светлое и хитрющее-прехитрющее! И это было хорошо: ведь хитрость его всегда была такая добрая, такая нехитрая.
Боря понял: надо уходить, у Гены, наверно, дел по горло.
— Ну, мы пошли, — сказал он, — до послезавтра. —
И Гена протянул на прощание руку, небольшую, сильную, с тонкими точными пальцами, и Боря с удовольствием пожал ее, а потом пожал Вовину руку — маленькую и почему-то липкую, не то от какой-то мази, не то от маминого варенья. В первый раз пожал он их руки и заметил, как Гена подмигнул Костику: когда успели так подружиться?АЛЕКСАНДРА АЛЕКСАНДРОВНА
Братья вышли на улицу, и сразу Борю покинула легкость, и что-то задергало, защипало внутри, будто кому-то он что-то обещал и не выполнил, провел, обманул…
Ну что бы это могло быть? А что, если все это из-за нее?
Нет, вряд ли… А все-таки?
— Кость, — сказал Боря, — как там Александра Александровна?
— А что? — спросил Костик.
— Ничего.
Ну что он понимал, Костик, в жизни? Ведь прожил-то столько, что никому не успел сделать плохого.
— Нет, ты что-то хотел сказать.
— Ничего!
Боря и в самом деле не знал в точности, почему подумал вдруг об Александре Александровне, но уж слишком ныло и дергало внутри. Он проговорил:
— Плохо получилось у меня с ней… И что меня толкало? Зачем?
— Ну возьми тогда и зайди к ней, — просто сказал Костик. — Разве это трудно?
Это предложение прямо ошеломило Борю, и он с удивлением посмотрел на брата. А может, и правда зайти? Надо бы… Но это трудно, это так трудно, и Костик этого никогда не поймет.
— И ты со мной? — осторожно спросил Боря.
— Могу, если хочешь, — безучастно сказал Костик.
Боря дернул его за ухо:
— Ты что отстаешь? Иди быстрей.
— Я устал, — заявил брат и продолжал идти, слегка отставая, но с большим достоинством.
Даже когда Боря открыл дверь лифта и подтолкнул в нее Костика, тот заартачился и пришлось войти первому.
Самое страшное было нажать кнопку рядом с дверью Александры Александровны. Куда страшней, чем к Геннадию. Ведь даже подумать дико — он идет к ней! Сам идет, не из-под палки… Она терпеть его не может за хлопанье дверями лифта, за того голубя, она требует, чтоб он мыл закапанный мороженым пол, велит почему-то, чтобы он, когда вырастет, не ленился писать домой письма, а он идет к ней… Ведь набросится же, накричит и такое потом наговорит отцу… Но идти надо. На душе лежала тяжесть, она ворочалась, давила, грозила совсем раздавить его.
— Сейчас позвоню, — сказал Боря, набираясь сил и оглядываясь, точно ища поддержку у брата.
— Конечно… Давай!
И Боря позвонил. И услышал за дверью шаркающие шаги.
— Только ты не убегай, не оставляй меня…
— Что ты!
Дверь открылась, и они увидели худое, морщинистое лицо, маленькую, в седых кудряшках голову.
— Простите… — начал Боря, слегка запинаясь. — Это мы… Я и Костик…
— А-а, братья Крутиковы! — своим низким, хриплым голосом сказала Александра Александровна. — Вижу… В полном составе… Случилось что-нибудь? Заходите…