Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания

B. Федотова. Мы на примере науки обсуждаем сейчас развитие знания вообще. Если в первой части дискуссии вырисовалось противоречие, то во второй части оно встало еще более остро. Как быть? Как Вы говорили, конвенции в таких ситуациях трудно достижимы, универсальности и единства от нас добиться можно разве только силой. Но вместе с тем я бы хотела подчеркнуть разницу между релятивизмом и умением жить в противоречиях.

Мы должны четко выделить оппозицию первой части и оппозицию второй части, для того чтобы показать, что эти точки зрения отражают реальность развития современного знания. На этом примере я хотела бы снять тот упрек в релятивизме, который звучал и в отношении меня. Я говорила не об относительности всякого знания, а о том, что наука должна функционировать там, где она может это делать; есть задачи, где она не действует, и мы ее потом упрекаем, что она ничего не сделала. Дифференциация знания, выделение вненаучного знания как раз и может показать, что и где наука может сделать.

А идеалы научности в разных типах знания складываются разные. В сциентистской позиции мне видится недостаточная работа с социальным знанием. Сдвиг в наших позициях может произойти в том случае, если сциентистская сторона будет больше обращаться к социальному знанию для проверки своих гипотез, ну а мы — больше к аналитике для подтверждения своих установок.

Б. Пружинин. Я хочу, чтобы мне привели пример того социального знания, которое бесспорно является социальным знанием, которое не было бы таким знанием, от которого можно в ближайшее время отказаться.

В. Федотова. Все-таки мы заняты не наукой, а философией, и поэтому вполне законным является право культурологической оппозиции. Оно осуществляется в рамках философии. Если бы вы предстали здесь как ученые, тогда мы бы были посрамлены и названы дилетантами. Но мы философы, и поэтому обвинить нас в дилетантизме— не совсем корректно, потому что культурологический полюс философии присущ органически.

Б. Пружинин. Если мы о чем-либо рассуждаем, то мы должны за этим иметь какую-то реальность, на что-то ссылаться. Я хотел бы остановиться на употребленном в первой части дискуссии термине «культурная экология». Это типичный идеологизм, такой же как «локомотив истории» и т. д. Что такое экология культуры? Имеется в виду новое отношение к действительности, экология мышления. Точно такой же идеологизм существует по поводу представления о науке. Мы говорим о каком-то наивном реалисте, который путает действительность как она есть сама по себе с самим теоретическим знанием. Последнее есть, между прочим, постулат науки, обнаруживающийся только тогда, когда в нашем знании возникает противоречие. Возникают две концепции, объясняющие одну и ту же совокупность фактов. И тогда ученый говорит: «По-видимому, эта противоречивая ситуация и отправляет меня к действительности, с которой я должен сопоставить свои знания, чтобы получить новые, более точные знания».

Теперь, говорят, требуется новое отношение к действительности, надо относиться к природе как к матери. Во-первых, образ не очень точный. Скорее позиция насильника меняется на позицию любовника. Далее. Если меняется отношение, то причем здесь разум?

Как говорил Фейнман, помимо научного есть много «ненаучных» вещей, например любовь, которая не становится хуже от своей ненаучности. Научным является знание, произведенное в науке. Знание может быть произведено и вне науки.

Был период в жизни человечества, когда люди познавали мир, но это не была деятельность, связанная со специальным анализом того, как мы это знание добываем, в каких формах оно лучше добывается. Когда же целенаправленная деятельность по производству знаний возникла, мы стали во всех областях нашей жизнедеятельности обнаруживать знание. Оказывается, что люди всегда познавали. Но целенаправленно и рефлексивно эти знания добываются только сегодня и только в науке.

Чем же отличается знание, произведенное в науке, от знания, произведенного вне науки? Я попробую объяснить это различие, используя аналогию с языком. Собственно язык — это язык человека. Но когда я говорю сегодня о языке пчел, то вы меня прекрасно понимаете и вычленяете все, что там есть собственно языкового.

Если я переверну это отношение и скажу, что язык был всегда, он есть у пчел, у амеб, у растений, то мы потеряем определенность. Мы должны помнить о том, что люди тысячелетиями создавали то, что называется знанием, и отработали определенные формы и определения. Эти определения неокончательны, не завершены. Люди продолжают эту работу.

Теперь возникает вопрос о вненаучном знании. Возможно ли оно в нескольких формах? Возможно. Можно кустарным образом вне науки и сегодня изготовлять что угодно. У меня есть опыт методологического анализа всего этого, у меня есть опыт исследования знания, опираясь на который я могу обнаруживать и анализировать элементы знания, например в искусстве. Могу рассматривать искусство как форму познания. Но ведь не этим же оно занимается! Если в нем и возникает знание, то на формах знания в искусстве отпечатываются определенные черты.

А отличительной чертой знания, полученного в науке, является то, что оно ориентировано на повсеместное применение. Оно безлично. А в гуманитаристике знания ровно столько, сколько в ней формальных и научных методов. Обыденное сознание гадает: перешел Цезарь Рубикон или нет? Ученый берет сводки погоды, еще какие-то данные, сопоставляет и обнаруживает, что Рубикон в данное время года непереходим. Это анализ ученого. Что же касается человеческих, социальных, гуманитарных смыслов этого события, то к науке это не имеет отношения, Там, где есть любовь, зачем нужна наука? Возможна любовь по науке. Возможна «наука побеждать». Но тогда наш термин «наука» «поплыл». То же самое с рациональностью. Разум предполагает строгий анализ вещей, основанный на требованиях логики. Если и возможны различные формы рациональности, то у каждого она будет своя.

А. Яковлев. Есть в диалектической логике еще такое обоснование: я выражаюсь противоречиво, потому что противоречив сам объект познания.

Б. Пружинин. Противоречия заключены в самой действительности, и я рассуждаю в соответствии с ними. А вы со своей формальной научной логикой, со своим 2х2=»=4 не можете втиснуть в нее всю действительность.

Интерес к вненаучным формам знания все растет. Я сейчас попытаюсь объяснить, в какой точке мы все могли бы сойтись. Дело в том, что, на каком бы основании мы сегодня ни обращались к такого рода знаниям, все это свидетельствовало бы о том, что узкое понимание критериев научности, определений научности и знания оказывается сегодня неработающим, недостаточным.

Вы на этом основании делаете вывод о том, что понятие знания надо расширить. Я на этом же основании делаю противоположный вывод, я говорю, что мы наткнулись на ситуацию, когда надо уточнить наши представления о данном, уточнить, довести до точки, сделать более точными, более определенными. Но в любом случае и у вас, и у меня появляется потребность апеллировать к знанию, которое находится вне науки. И я тоже вместе с вами обращаюсь к опыту религиозного познания.

Но меня интересует, как может развиваться знание внутри ненаучных, внутри чуждых, мешающих его развитию форм. А вдруг там возникали ситуации, которые способствовали некоторым чертам развития знания. Мне нужен не только опыт развития научного познания. Наука впервые сознательно занимается тем, что отыскивает собственные формы и для этих целей обращается ко всему прочему. Я не знаю, что будет дальше. Сольются или не сольются в экстазе все науки и все знания.

Сегодня для меня очевидно следующее: в науке есть нарастающие процессы дифференциации, специализации, вводится антропный принцип. Однако я подчеркиваю, что вводится не человек, а именно антропный принцип. У Эйнштейна тоже наблюдатель — не человек. Наука этого не принимает. Плохо ли это?

Есть знание и стремление к истине, какова бы она ни была. К ней категория «вредная» или «полезная» не относится. Есть совершенно другое человеческое измерение— эстетическое отношение к действительности. Прекрасное тоже существует само по себе.

Прекрасное, истина и нравственность — три кита, на которых стоит человек. В моей реальной практике есть формы синтеза этих трех измерений. Эти формы меняются, но есть специализированные формы деятельности, которые пытаются развить каждое из этих направлений. Если угодно, искусство само по себе тоже безнравственно. А нравственность бессильна и во многом страшна.

У меня есть интерес к паранаучным образованиям, вненаучным формам знания, и у вас есть этот интерес. Давайте исследовать эту реальность, как она дана. А делать общие выводы о том, куда это все будет развиваться и что нас ждет в будущем, — это тема для другой дискуссии.