Забой номер семь

– Чтоб ему пусто было.

Долго слонялся он в пижаме по комнате, глядя каждую секунду на часы.

Старший сын Фармакиса женился на единственной дочери Александра Георгиадиса несколько месяцев назад, и высшее общество одобрило этот брак, соединивший знатное имя с богатством. Финансовые дела Александра Георгиадиса обстояли далеко не блестяще. Он дал в приданое за дочерью всего лишь квартиру, где поселились молодожены, и старый дом в районе Плаки – последние крохи огромного недвижимого имущества, которое постепенно поглотила жизнь на широкую ногу. Последнее время он даже вынужден был тратить на личные нужды деньги, принадлежавшие партии, что вызывало недовольство некоторых депутатов. Но, породнившись с Фармакисом, он без колебаний «занимал» в кассе партии столько денег, сколько ему было нужно. Его сват умел «под видом подарков» восполнять эти суммы. Он всегда подписывал чек со странной улыбкой, словно говоря: «Дорого я заплатил за родство с этим бездельником. Но дочка у Георгиадиса не какая-нибудь завалящая невеста. Я не дурак, и терпения у меня хватит: придет время, когда я получу сторицей». Но сейчас, когда решалась судьба его предприятия, он убеждался, что Георгиадис забыл об оказанных ему благодеяниях.

Фармакис позвонил своему свату через полчаса, но ему ответили, что господин председатель в ванной. Наконец, в третий раз, он уже сам подошел к телефону. Георгиадис заверил Фармакиса, что считает вопрос решенным, и попросил позвонить после обеда, когда кончится заседание комитета и он сможет известить его о результатах. Но Фармакиса не успокоили слова свата. Тревога его все росла. Особенно после приема рабочей комиссии он чувствовал, что больше пяти минут Ее в состоянии усидеть на стуле. Он ходил взад и вперед. Беседовал по телефону с каким-то министром, посылал старшего сына в десятый раз навестить знакомого американского генерала, а сам добивался приема у премьер-министра. В душе он понимал, что все его судорожные метания бесполезны. Но ему не хватало терпения, ничего не предпринимая, дожидаться вечера.

– Этот негодяй ободрал меня как липку, – ворчал он. – Аристократ паршивый, в долг берет, а долгов не возвращает. Не может пустякового дельца обстряпать, развратник этакий. Только и способен, что швырять на проституток деньги из моего кармана. – Фармакиса душил гнев, терпение его лопнуло. – Я тебе покажу, аристократ паршивый, мошенник, кто такой Фармакис, – вне себя бормотал он.

Фармакис снова схватил трубку.

– Господина председателя, пожалуйста…

– Господин председатель отдыхает, – ответила горничная тоненьким голоском.

– Пожалуйста, девушка, это Фармакис, попросите его подойти! Он срочно нужен! – раздраженно кричал он. Он прождал у телефона целых десять минут. Прислушиваясь к шуму, доносившемуся в трубку, ворчал: – Спит, одевается, бреется, отдыхает, чтобы ему пусто было! Затеял игру в кошки-мышки!

Наконец Георгиадис подошел к телефону.

– Я просил тебя позвонить вечерком, мой дорогой. Пока нет никаких новостей.

– Я хочу, председатель, сказать тебе, что министр… – Он во всех подробностях передал ему беседу с министром. Сват то и дело перебивал его, повторяя равнодушно: «Знаю, знаю». А Фармакис настойчиво повторял все тот же вопрос, который задавал сегодня утром, вчера, позавчера и месяц назад. Он всегда выходил из равновесия, когда решалось какое-нибудь серьезное дело. Но впервые в своей жизни он был так возбужден.

– Нет, нет, американцы не возражают. Я сказал тебе, только англичане не соглашаются, – говорил господин председатель, растягивая, как всегда, слова, чтобы голос его звучал благородней.

– Я боюсь, что у американцев на языке медок, а на уме ледок, – закричал Фармакис, нарочно ввернув народное выражение, потому что терпеть не мог, когда его сват разыгрывал из себя аристократа. – Их интересует своя нефть, а уголь…

– Извини, дорогой, ко мне пришли, – перебил его Георгиадис, потеряв терпение.

– Если бы американцы захотели, кто тогда посчитался бы с англичанами? – вопил Фармакис, боясь, что сват бросит трубку. – Не можете ли вы нажать на американцев?

– Сегодня главное – это кипрский вопрос, и они могут настоять на своем… Позвони мне вечерком.

Последняя фраза окончательно вывела из себя Фармакиса.

– Если ты не уладишь это дело, больше на мои деньги не рассчитывай, – вырвалось у него невольно.

– Как вы сказали? – раздался удивленный голос на другом конце провода. – Значит, господин Фармакис, нам нечего больше рассчитывать на сторонников моей партии? – холодно спросил Георгиадис, особо подчеркнув слово «сторонников».

– Извините ради бога, господин председатель. Я не это имел в виду, – пробормотал Фармакис, но Георгиадио не ожидая ответа, повесил трубку. – Алло, алло, – кричал он.

Фармакис походил немного по комнате. Почувствовал какую-то тяжесть в желудке. Громко рыгнул. В его столе лежало четыре неоплаченных векселя Георгиадиса. Ничего не стоило добиться конфискации его имущества. Вождь независимых сейчас как никогда казался Фармакису лишь Достойным насмешки. Пытаясь хоть чуть успокоиться, он лег на диван.

– Другого пути нет. Ни одному греческому предприятию не избежать этого. Я возьму в компанию американскую фирму.

Встав с дивана, он еще раз рыгнул.

Глава вторая

Старые тополя, обрамлявшие пустынную дорогу в Кифисию, купались в лучах закатного солнца. Алекос шел быстрым шагом, рассеянно глядя на отцветший жасмин, скрывавший ограды, на гигантские сосны в парках, на опущенные жалюзи в домах, которые казались необитаемыми. Красивые виды, тишина, воздух, напоенный ароматом сосен, к которому примешивался тяжелый, удушливый запах гнили, богатые люди, беззаботные и счастливые (он чувствовал их присутствие, хоть и не видел их), волшебство заката – все это умиротворяло Алекоса.

Поравнявшись с виллой Фармакиса, он перепрыгнул через узкую канавку, тянувшуюся по обочине дороги, и подошел к ограде. Несколько минут его взгляд блуждал до деревьям с засохшими листьями, по партеру, по мрачному фасаду дома с опущенными жалюзи. Его охватило то странное волнение, какое чувствует взрослый человек, очутившись в местах, напоминающих ему детство. И сегодня опять, как и тогда, когда впервые после ссылки он появился на вилле, усадьба показалась ему не такой огромной, как он представлял. Даже старая сосна у веранды словно стала ниже.

Несколько раз в год мать приводила его к крестной. Она будила его на заре, мыла, наряжала в красивый костюмчик, специально для этого случая выстиранный и отглаженный. Когда она причесывала Алекоса, доставив его между своих колен, то наставляла его, нахмурив брови: «Смотри, будь умницей, не кидайся камнями. Поцелуй руку У госпожи Эмилии. Когда с тобой заговорит, не молчи как немой, не чешись и не нагибай голову, словно козел…» Целый день мальчик играл в усадьбе. А вечером, зачарованный чудесами этого сказочного мира, возвращался в бедный домик рабочего поселка.

В дальнем углу около забора, под большим гранатовым деревом, у него и Элли был устроен тайник. Дочь Фармакиса, тоненькая, гибкая девочка, которая была на два года моложе Алекоса, взбиралась за ним на деревья, бегала так же быстро, как он, и подбивала его на всякие «героические подвиги», порой плохо кончавшиеся. Однажды Алекос чуть не утонул, спускаясь по трубе в колодец. На веранде мадам Ортанс занималась со старшим сыном Фармакиса.

– R'ep'etez le, Georges, [21] – раздавался голос сухопарой француженки.

21

Повторите это, Жорж (франц.).