Забой номер семь

Когда пришло освобождение, Алекос напечатал свои стихи в одном из литературных журналов, и все заговорили о его таланте. После бесплодных занятий в высшем экономическом училище и работы журналиста, к которой у него с некоторого времени пропал интерес, он наконец окончательно выбрал себе путь, с увлечением занявшись сочинительством.

В ссылке Алекос много трудился, но мало чего достиг. Он не соглашался с мнениями других людей о его стихах, их суждения обижали его. Обижали холодные, безразличные лица друзей, которых он приглашал к себе в палатку, чтобы прочитать им свои творения. Обижали трафаретные хвалебные отзывы. В этих неудачах виновато было его честолюбие. Алекос стремился поразить всех и, выбирая животрепещущие темы, недоумевал, почему ему это не удавалось. Ведь литераторы, с чьим мнением он считался, признавали его талант. Иными словами, с ним произошло то, что случается с большинством молодых людей после триумфального выступления на поприще искусства. Они уповают па свой талант, не подозревая, что истинный художник, помимо таланта, должен обладать огромным терпением, упорством и чудовищной трудоспособностью.

Вернувшись из ссылки, Алекос еще некоторое время продолжал свои литературные опыты. Но то ли из-за скучной возни с бухгалтерскими книгами па антресолях треста автомобильных шин, то ли из-за материальных затруднений (приходилось постоянно одалживать у соседей деньги), то ли из-за разочарования в искусстве, в котором он видел лишь путь к легкой славе, его пыл угас. По вечерам, вместо того чтобы читать, он все чаще решал кроссворды. На сиену прежнему энтузиазму пришло безразличие. Образ жизни и привычки Алекоса менялись так медленно и незаметно, что в душе он продолжал верить, будто не порвал связи с литературой. Так же постепенно отходил он и от революционной борьбы. Он утешал себя тем, что «сочинения» ждут его на нижней полке этажерки и, как только ему вздумается, он с головой уйдет в работу и поразит всех, кто считает, что он выдохся.

Половина четвертого. Он уже не листает свои труды. Он думает о Стефаносе: ведь тот его, конечно, спросит, что им сделано за эти годы. А правда, почему он все забросил?

Из комнаты в комнату снует Анна в рваном халате, из которого она никогда не вылезает. Она не вступает с ним в разговор и собирается чинить рубашонку Петракиса.

Четыре часа. Он решительно встает и надевает габардиновый плащ.

– Поеду в Кифисию повидаться с Фармакисом.

– Зачем?

– Пожалуйста, Анна, не спрашивай меня сейчас ни о чем… С этого дня все переменится. Решительно все, – говорит он, подчеркивая последние слова.

Алекос поднимает воротник и выходит. Анна равнодушно смотрит на дверь, которую он закрыл за собой. Она не впервые слышит эти слова… Вот она собирает с полу разбросанные им бумаги. Кое-как засовывает их па нижнюю полку этажерки.

– Ничего не переменится. Ничего, – бормочет она.

Затем сердито отряхивает пыль с кончиков пальцев.

Глава пятая

Как только Стелиос остался один, он разыскал свою одежду. Потом налил воды в таз и умылся. Он тяжело дышал, и его знобило. Мелкими шажками ходил он, спотыкаясь, по комнате и трясущимися руками хватался то за одно, то за другое. Наконец вытащил из кармана скомканный листок, где записал свои расчеты на подряд, и начал читать по слогам.

«Клеевые краски, пожалуй, покажутся ему дорогими черт побери, и он разворчится», – подумал Стелиос.

Послюнив карандаш, он исправил цену.

Вдруг он заторопился. Оставив бумажку на столе подбежал к шкафу и вытащил из-под него толстую малярную кисть. Пощупал пальцами ее густой длинный волос удовлетворенно улыбнулся и спрятал на место. Затем нахлобучил выцветшую шляпу и вышел из барака. Холодный ветер, пахнувший ему в лицо, остудил его пыл. Он остановился. Растерянно посмотрел вокруг. Вдалеке рабочие толкали вагонетки. Наконец он, как видно, решился и стал поспешно карабкаться на вершину холма.

Метрах в тридцати от барака виднелась небольшая куча камней. Стелиос опустился около нее на колени и стал отшвыривать камни с такой быстротой, с какой нагадившая собака закапывает свои следы. Он достал бутылку узо, вытащил пробку и, жадно отпив глоток, вытер рот. Потом нагнулся, чтобы снова спрятать ее среди камней, но передумал; постоял немного в нерешительности. Губы у него посинели от холода. Наконец, засунув бутылку за пазуху, он проворно спустился к бараку. В дверях он столкнулся с десятником.

– Стелиос, что ты прячешь там наверху?

– Ничего, ничего, – ответил смущенно Стелиос и прикрыл горлышко бутылки лацканом пиджака.

Лукас подмигнул ему.

– Не бойся, не выдам тебя дочке. Давай зайдем. Поднесешь мне стаканчик.

Стелиос придурковато улыбнулся.

– Ладно, пожалуй, угощу тебя, Лукас. Только что тут был секретарь Фармакиса.

– Он ушел? – удивился десятник. – Ничего тебе не сказал?

– Да. Что-то просил передать тебе, но я не понял.

Лукас бросил взгляд на женское белье, колыхавшееся на ветру. Он подтолкнул Стелиоса, чтобы тот шел вперед, а сам приостановился. Своими толстыми пальцами он исступленно сжал комбинацию, тут же отпустил ее, и веревка начала качаться. Потом, толкнув ногой дверь, вошел в барак.

Стелиос поставил на стол два стакана и, наполнив их, залпом осушил свой. Лукас тем временем устроился поудобнее на сломанном стуле. Ноги он водрузил на табуретку.

– Пойдешь со мной в жандармерию, чтобы дать показания, – строго сказал он.

– Какие показания?

– О вчерашнем несчастном случае.

– Что за несчастный случай? Понятия не имею. – Стелиос снова наполнил стакан и жадно выпил.

– По дороге поговорим об этом. Выпей еще стаканчик, и пойдем.

Лукас маленькими глотками потягивал узо, не сводя глаз с фотографии Катерины.

– Хороша у тебя дочка.

– Раз меня там не было, я не могу давать показания. – Схватив бутылку, он стал жадно пить из горлышка.

– Ладно, ладно. Хватит, не пей больше… Я там был, а это одно и то же. По дороге поговорим… Если в чем-нибудь нуждаешься… Надевай шляпу. Эй, остановись, хватит. – Достав из кармана несколько ассигнаций, он показал их сторожу.

– Ты сказал, Лукас, надевать шляпу? А куда мы пойдем? Я должен сбегать к подрядчику и отдать ему смету. Куда я девал листок? – Ему стало жарко, и он расстегнул рубашку. – Вот посмотри, я записал все цены.

– Пойдем, проветришься. Правильно делает твоя дочка, что не дает тебе прикладываться к бутылке. Что ты распахнул грудь? От двух стаканчиков ты уже не в себе. Так все алкоголики. После первого глотка их в дрожь бросает. После второго – с катушек долой. Потом их забирают в сумасшедший дом, и там они помирают. А ты, бедняга, раньше времени отправишься на тот свет.

– Раньше времени, ты сказал? – Эти слова произвели на Стелиоса большое впечатление, и он несколько раз повторил их заплетающимся языком. Потом снова взял бутылку, которую десятник вырвал у него из рук.

Лукас встал, нахлобучил на Стелиоса смятую шляпу и потянул его за рукав.

– Раньше времени я…

– Пойдем, черт возьми, ну, чего заладил?

– Раньше… Посмотри на меня, Лукас. Сядь, зачем ты вскочил? Не тяни меня. Посмотри. Все бедняки раньше времени протягивают ноги! Кошмары… они являются мне… а потом исчезают… Не тяни меня. Посмотри. Знаешь, Лукас, кто не умирает в свой час, тот проклят. Пожалей, не тяни меня. Тот проклят! – повторил он, сильно качнулся и ударился лбом об стол. Согнувшись, он положил голову на руки и тут же захрапел.