Забво

–  Ну, что... с крещением тебя, лейтенант... раз тёмная... значит, давишь роту... это хорошо... товарищи офицеры, - поднимает кружку. Все повторяют. Я не отстаю. Пить разбитыми губами больно, водка обжигает, но, как ни странно, эта боль приносит с собой заряд бодрости, и нытьё битого тела отступает на задний план. Закусываем. Опять молчанка. Как хороним кого. Серега опять наливает.

– Алексей... дай команду, чтобы роту изнутри закрыли на замок... и ключ сюда... у тебя закрывается рота на замок, или только щеколда??
– Мурад.

– Дневальный.

Стучатся.

– Роту на замок, ключ сюда. Минута времени.

Дневальный быстро приносит ключ.

– Ну, что... - Сергей разливает, - давайте ещё по одной, и - поехали.

Тяпнули.

– Алексей... ты присутствовать присутствуй, но сам ни во что не лезь. Вообще. Понял?? Ещё успеешь, - напутствует Серега, и мы выходим из канцелярии. Водка меня попустила. Я ощущаю себя гораздо лучше. Заплывший глаз мешает. Нутро ещё болит, но жить можно.

Начштаба зажигает в располаге свет и орёт:

– Рота, подъём... форма номер раз, повзводно становись...

Взлёт, как в училище. Я такой скорости подъёма давно не видел. Все напряжены. Понятно, что будет разбор.

– Молодёжь до года - шаг вперёд. Напра-нале-вО! Марш в сортир, сушится... бегом, бляди...

Полроты ушуршало. Остались перцы. И Бондарь в их числе. Не повезло.

– Товарищи солдаты...
– начштаба спокойно прохаживается по взлётке, - вы показали свою организованность в солдатском беспределе... и мы, офицеры батальона, это оценили... поэтому мы пришли к вам, - капитан С. сдёргивает дужку с ближайшей кровати и второй взвод начинает потихоньку щимиться в третий, - что бы показать, что такое офицерский беспредел. Аушев на выходе - работаем!!

Как только прозвучало слово "работаем", началось то, чего я никак не ожидал. Мурад остался рядом со мной, а остальные офицеры ринулись в располагу. Бойцы в белухах прыснули в рассыпную. Над ними мелькнула дужка и послышался некислый шлепок в мякоть с первым воплем боли. И поехало. Мурад не пропускал никого из избиваемых к сортиру, дабы те не смешались с молодёжью. Сортируй их потом. Матюги и вопли. Серёга кого-то колошматит дужкой... рядом начштаба занят тем же. От Лимона просто уёбывают, запрыгивая одним движением на второй ярус. Шконки летят в разные стороны... тумбочки и табуреты тоже. Злые рожи, крики, кровь. Стадо безумеет, и Мураду их не сдержать. Ковыляю в канцелярию, хватаю "замполита" - дубину, и выскакиваю назад. Мимо мчится с разбитым еблом Щеглов. Хуярю его по ногам,падает. Подлетаю. Виноват или нет - по хуй... сейчас м о и бьют и х - это всё, что мне нужно знать. Ннаааа... Он прикрывает башку, и дубина врезается в плечо. Птица орёт.

Избиение оканчивается тем, что я стою на дверях сортира с дубиной. По углам жмутся отпизженные. Где-то среди них и Бондарь. Потому что не бывает так, что за похуизм никогда не платишь. Знал ведь? Знал. Солдат есть солдат. Вот такая вот сермяжная правда... у него своя... и у меня своя.

– Товарищи офицеры!!!
– начштаба, с одышкой. - Прошу... всех... в канцелярию... фууух... Слава... да оставь его... хватит уже.

Мы заходим в канцелярию. Серега наливает в кружки. Рука трясётся - адреналиновый откат пошёл. Костяшки кровянят.

– И смотри, лейтенант, чтоб это всё было не зря. Больше такого не будет. Если дашь себя сожрать, показав, что боишься их, тебе уже ничто не поможет. Добро пожаловать в коллектив, блядь...

И я понимаю ещё одну вещь. Я не один. Я не могу в армии остаться один. Я не просил помощи. Но те, кто увидел, что у меня беда, пришли сами. Иначе кто придёт к ним? Иначе как воевать? И мне есть с кем биться бок о бок. Я не чувствую отбитого ливера и раскроенной морды... я стою и повторяю,

как попугай:

– спасибо... спасибо... спасибо...

Несколько сломанных челюстей и по мелочи. Комбат заебался пить с начмедом бригады. Массовую драку с травматизмом закрыли, не открывая. Ушиб всей роты, если перефразировать классика.

Неуставняку в казарме, где живёт полнокровная рота, занимающаяся боевой подготовкой, стопудово не место. Его надо устранять всеми доступными способами. Если командира ни в хуй не ставят, то травмы и пьянки не закончатся. А вот если командира боятся, то сразу показатели по этим правонарушениям падают. Как только устраняешь это, остаются беглецы, и мелкие дисциплинарные шалости в виде самоходов с разбоем вокруг части,ну, или рэкет молодежи из соседней казармы. Что у меня и вышло.

Боятся - значит уважают. Главное, не перегнуть палку, но и если не догнёшь, тоже хреново... враз просекут, что расслабуха, а закручивать в казарме гайки гораздо сложнее, чем откручивать.

Начштаба не зря меня предупредил, чтобы я не слезал с роты после обратки офицерской. Вообще, урок получили все. Духи и годки, послушав ночной концерт, а потом увидевшие ёбла своих перцев, стали ещё более расторопны. Воробей, подставивший весь коллектив под молотки, потерял уважение, он попался Лимону и геройски уёбывал от него, пока не добежал до Серёги (или тот спецом его выслеживал... хуй его знает), факт в том, что просил пощады прилюдно. Его однокашники, ввиду уже пошедшей демобилизации, предпочли договариваться со мной, выполняя дембельские аккорды, и спокойно сваливать на дембель.

(Кстати, первое, что я сделал после побоища - это закрепил молодёжь за старослужащими и объявил, что синяков на них больше видеть не должен. Иначе заебу марш-бросками и прочей хуйнёй. Хватило потом нескольких марш-бросков, чтобы молодёжь перестали пиздить по делу и без. Их стали мучить уставами, копируя мои же наказания.)

Я до сих пор не знаю, кто конкретно участвовал в моём опиздюливании, да и, собственно, считал уже инцидент исчерпанным.

Но только не для Воробья.

Этого я решил образцово-показательно удавить, чтобы другим неповадно было вот так охуевать. И я сделал это самым классическим способом. Насколько же я его ненавидел... наверно, ещё хлеще, чем он меня. Но, что называется - нашла коса на камень. Для начала я спалил его военник, причём последний лист с фоткой спалил на его глазах в пепельнице канцелярии. Я его как бы "утерял". Иди солдат, докажи, что охуевший летёха сжёг твой документ... ню-ню. Воробей стоял спокойно, пока я ему не объяснил, что это значит, что на дембель ему идти последнему... да и то... хуй знает когда... пока там новый военник выпишут. А я, мол, ещё и скажу, что не особенно к спеху. Армия дармоеда прокормит - не страшно. Воробей напрягся, было, но, видимо, просто решил положить на всё хуй. Он чего-то подобного ожидал уже... но не думал, что я буду добивать.

Зря.

Жестокость - такая штука, которая больше призвана производить основное воздействие на наблюдателей, а не на того, против кого направлена. Потому что с жертвой и так всё ясно - ей пиздец. Уволив почти всех дембелей, я, порывшись в сейфе, надыбал гору объяснительных Воробьёва.Выбрал самые дикие, типа, как он попал на день в рабство к местным аборигенам, пытаясь у них спиздить картошку. На вечерней поверке вывел из строя и прочел часовую лекцию роте о перцах, с зачитыванием подвигов этого мудака на духанке. А там и стукачество, и чо хошь. Причём я последовательно объяснительные доводил. Вот дух Воробьёв стучит на своего товарища, что тот у него сапожную щётку тиснул, а при требовании отдать получил этой щёткой в ебло.