Забытая жизнь

Знакомый почерк на пергаменте.

Я груба очень, и молчалив ты.

Идти вперед и не обернуться.

А вдруг опять наши дороги сойдутся.

Я взрослая девочка, впервые в жизни, лежа в темноте, плачу от того, что в первый раз за долгие годы вдруг поняла, как мне не хватает Северуса. Я вдруг почувствовала себя деревом без корней, которое может опрокинуть любой сильный ветер, любая непогода. Лежа, я живо представила себе, как было бы замечательно, будь он сейчас рядом. И, может быть, первый раз в жизни так остро ощутила, как он мне необходим! Как он нужен мне, как же я люблю его! И так захотелось, чтобы он в ответ меня обнял. Северус, ты не хочешь нестерпимо вновь почувствовать себя таким любимым и нужным? Нужным по-настоящему? Почему ты меня не любишь?

Не спрашивайте меня, да я пьяна!

Пьяна его я запахом и вкусом,

И выпью сотню раз еще до дна,

Его слова, чей градус явно с плюсом.

Наверно, я уже схожу с ума…

Серьезный и при этом очень милый,

А вспомнив еще раз его глаза…

О черт возьми! Какой же он красивый!

Не спрашивайте меня, я им больна!

Его касанье — тут же лихорадка,

И отказать уже я не вольна,

Да и зачем? Ведь на губах так сладко…

О чем мечтаю ночью, перед сном?

Конечно же о нем, и даже утро

Не может спорить с внутренним огнем,

Желанье изнутри сжигает будто…

Увы, меня нельзя уже спасти,

Я душу, сердце, всё ему открыла…

Открыла для неистовой любви,

А нужно ли оно — спросить забыла.

Сотри мои чувства, уничтож их, разочаруй меня, прошу, чтобы и в сторону твою не посмотрела…

Убить мечту. Отпустить. Не ждать тебя. Больше не любить… Как хочу, но как… Как все забыть?!

Или просто люби… Хоть в мечтах своих будь со мной…

Я осталась совсем одна в этом мире. И я решила, если мне суждено жить в печали — можно хотя бы окружить себя прекрасными вещами, и пускай со мной будет мужчина, которого я ни капли не люблю. Меня манила тьма, которую я ощутила в его сердце. Я мечтала однажды потеряться в ней…

— Кончай с этим, ясно? — твердо сказал себе я. — Разговоры с самой собой — первый признак сумасшествия.

Мы в очередной раз с Северусом наговорили кучу гадостей друг другу, я была в бешенстве и стала швырять в него книги, которые попадались по пути.

— Что здесь происходит? — раздался голос Альбуса.

— Это все аристократическая кровь, дает о себе знать! — произнес Северус и скрылся за дверью.

— Прощу, дорогая моя, не будь такой жестокой, — попросил Альбус. — Я понимаю, что у вас с Северусом разногласия, но будь мудрее.

— Лучше слыть жестокой, чем слабой, — раздраженно произнесла я.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Адрианна, — очень тихо произнес Альбус.

— Нет, не понимаешь, — сказала я неожиданно громким и сильным голосом. Во мне взметнулась безудержная ярость. — Отец ничего не понимает в моих чувствах!

Я повернулась спиной к отцу и упрямо уставилась в окно. Вдалеке белел школьный стадион.

— Не надо стыдиться своих чувств, моя дорогая, — снова послышался голос Альбуса. — Наоборот… в том, что ты способна ощущать такую боль, заключена твоя сила.

Я чувствовала, как ярость жжет меня изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя желанием покарать отца за это спокойствие и эти ненужные слова.

— Ах, вот как — моя сила? — мой голос дрожал, а сама я не отрываясь смотрела на школьный стадион, уже не видя его. — Да тебе-то… ты-то откуда знаешь?

— Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Альбус.

Это было уже чересчур. Я обернулась, дрожа от ярости.

— Давай не будем обсуждать, что я чувствую, договорились?

— Адрианна, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий…

— Этот дерьмовый мир — преисподняя, и мы в ней живем, — взревела я и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнула его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!»

— Плевала я на все! — закричала уже я, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, надоело, мне теперь все равно!

Следующим мне под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны.

— Это пройдет, — сказал Альбус. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать меня от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готова умереть, лишь бы перестать мучиться…

— Неправда! — завопила я так громко, что чуть не сорвала горло. Секунду-другую я боролась с собой: мне хотелось кинуться на отца и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все мое существо…

— Нет, правда, — сказал Альбус еще спокойнее. — Конечно, тебе не все равно.

— Откуда тебе знать, что я чувствую! — закричала я. — Ты… стоишь тут… И ты еще…

Но слов не хватало, и даже если бы я перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы мне облегчения; я хотела убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть, не слышать и ничего не знать.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

— Адрианна, я отнюдь не против того, чтобы ты и дальше уничтожал мои вещи, — безмятежно сказал Альбус. — Пожалуй, их у меня слишком много.

— Прости, Альбус, — виновато сказала я. — Но этот подонок!

Не сводя с меня взгляда, он обогнул стол и уселся в кресло.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Альбус. Это был не приказ, а просьба.

— Зачем ты меня вызывал? — уже спокойно спросила я.

— Меня интересуют дальнейшие планы Реддла, — уточнил он.

— А у своего зельевара спросить ты не пробовал? — выпалила я.

— Я думаю, что Том пока не слишком доверяет Северусу, — сообщил Альбус. — Поэтому спрашиваю тебя.

— Значит, по-твоему, мне он доверяет больше? — раздраженно спросила я. — Ты задумывался, к чему это может привести, если он узнает?