Забытое время
Шрифт:
Но он-то говорил не о жизни; он говорил о работе. Которая, если уж докапываться до сути, и есть его жизнь.
– Доктор Андерсон, – поправил он невролога. И постарался унять панику, глядя, как невролог по ту сторону стола суетится изящными руками, рассказывая ему о его заболевании.
Год после смерти жены все женщины, что попадались Андерсону, были Не Шейла – и дело с концом. Но сейчас он внезапно подмечал черты, какими обладают только живые женщины: как глаза невролога сочувственно увлажнились, как на вдохе и выдохе вверх-вниз ходят мягкие изгибы, еле различимые под белым халатом. Он видел, как ее черные волосы блестят от солнечного света, вдыхал антибактериальное мыло, перемешанное с чем-то легким, знакомым – цитрусовым запахом духов.
Внутри что-то зашевелилось, будто он
– Доктор Андерсон?
В кабинете раздавалось тиканье часов на столе, а еще дыхание, Андерсона и невролога.
– Доктор Андерсон. Вы понимаете, что я вам говорю?
Дыхание – слово вдыхает и выдыхает. Потеряв такое слово, потеряешь всё.
– Доктор…
– Понимаю ли я? Да, я понимаю – я не настолько болен. Пока что. Со всей очевидностью, я еще способен декодировать базовые синтаксические конструкции. – Голос ускользал из-под контроля, и Андерсон совладал с ним не без труда.
– Вам нехорошо?
Он пощупал себе пульс. Вроде нормально, но что-то не верится.
– Не одолжите стетоскоп?
– Что?
– Хочу проверить частоту сердцебиения. Выяснить, насколько мне хорошо. – Он улыбнулся – зачерпнул улыбку из своих тощающих ресурсов, и это не обошлось ему даром. – Прошу вас. Я сразу верну. – Он подмигнул. Да ну ее к черту. Все равно она с минуты на минуту вызовет психиатра. – Честно.
Невролог стащила стетоскоп с длинной шеи и протянула Андерсону. Глаза смятенные, настороженные. Неужто в этом калеке еще теплится искра жизни? Андерсон разглядел свое отражение в окне позади врача, еле видимое против ослепительного металла машин на стоянке: это впалое привидение – и есть его лицо? Собственная внешность его никогда особо не заботила – разве что временами помогала в работе с объектами, – но сейчас потеря красоты больно уколола. Волосы пока на месте, хотя кудри, которые так нравились женщинам, давным-давно утрачены.
Стетоскоп слабо пахнул этой вот женщиной. Теперь он вспомнил, отчего ему знакомы духи. Шейла пользовалась ими, когда они ходили ужинать в рестораны. Может, он сам ей и купил. Без понятия, что это за духи; Шейла всегда записывала, что нужно, и он исполнительно дарил ей запрошенное на Рождество и день рождения, а в подробности не вникал, поскольку думал о другом.
Частота пульса высоковата, хотя и ниже, чем он предполагал.
Шейла бы его высмеяла – «Ну хватит, кончай себя обследовать, лучше прочувствуй», – как она высмеяла его в брачную ночь (неужто сорок четыре года уже прошло?), когда Андерсон посреди соития засыпал ее вопросами – «А так тебе приятно, вот так? А вот так, здесь, неприятно?» – потому что жаждал узнать, что на нее действует, потому что любопытство подгоняло его не меньше, чем желание. И что тут плохого? Секс важен, как и смерть, но отчего же всем как будто по барабану и важных вопросов никто не задает? Кинси задавал, и Кюблер-Росс [4] (и он сам тоже – во всяком случае, пытался), но такие люди встречались редко и зачастую сталкивались с агрессией безмозглого, отсталого научного истеблишмента… «Брось, Джер, – прозвучал у него в голове голос Шейлы. – Брось, не надо».
4
Альфред Чарльз Кинси (1894–1956) – американский биолог, родоначальник сексологии, чьи работы стали предтечей сексуальной революции; автор новаторских «Отчетов Кинси» – монографий «Сексуальное поведение самца человека» (Sexual Behavior in the Human Male, 1948) и «Сексуальное поведение самки человека» (Sexual Behavior in the Human Female, 1953), написанных совместно с Уорделом Б. Помероем и др. Элизабет Кюблер-Росс (1926–2004) – американский психолог, занималась психологической помощью умирающим, позднее изучала парапсихологию и
активно общалась с медиумами; автор книги «О смерти и умирании» (On Death and Dying, 1969), в которой описала «пять стадий принятия смерти» (отрицание, гнев, торг, депрессия, приятие).Он бы должен был смутиться – невеста посмеялась над ним в брачную ночь, натуральный анекдот, – но смех ее лишь подтвердил, что Андерсон сделал мудрый выбор. Она смеялась, поскольку понимала, что он за зверь такой, принимала и его самого, и его жажду знаний, и весь этот человеческий мясной мешок причуд и изъянов.
– Доктор Андерсон.
Невролог вышла из-за стола, положила руку Андерсону на плечо. Много лет назад, когда он был ординатором и сообщал дурные вести, ему и в голову не приходило, сколь велика сила касания. Ногти слегка вдавились ему в кожу сквозь хлопковый рукав рубашки. Представив, что она вот-вот уберет руку, он вспотел и отстранился сам – резко дернулся и отметил, как она инстинктивно, испуганно нахмурилась, переваривая отвержение. Снова села за стол, и ее дипломы по бокам замерли стойкими солдатиками в своих латинских мундирах.
– Как вы? У вас есть вопросы?
Андерсон с усилием вернулся мыслью к тому, что врач ему говорила. К той секунде, когда она произнесла это слово – афазия. Слово – точно обворожительная девушка в летнем платьице, что кинжалом целит ему в сердце.
Афазия, от греческого слова «афатос», означающего «немой».
– Прогноз однозначный?
За дверью по коридору, позвякивая жидкостями в стекле, проехала тележка.
– Прогноз однозначный.
Наверняка следует задать и другие вопросы.
– Я не совсем понимаю. У меня не было мозговых травм и инсультов.
– Такая форма афазии встречается реже. Первичная прогрессирующая афазия – прогрессирующая разновидность деменции, воздействует на речевой центр мозга.
Деменция. Вот с этим словом Андерсон расстался бы за милую душу.
– Как… – и он с усилием заставил себя произнести следующее слово: –…Альцгеймер?
Он же вроде бы на медицинском это учил? Это важно, что он уже не помнит?
– ППА – нарушение речи, но в целом да. Они, если можно так выразиться, двоюродные братья.
– Ну и семейка, – засмеялся он.
– Доктор Андерсон? – Взгляд у невролога был такой, будто пациент у нее на глазах слетел с катушек.
– Не переживайте, доктор Ротенберг. Со мной все хорошо. Просто… перевариваю, как говорится. Все-таки жизнь у меня… – Он вздохнул. – Уж какая была. «Какие сны приснятся в смертном сне, Когда мы сбросим этот бренный шум, Вот что сбивает нас» [5] . – Он улыбнулся, но ее гримаса не изменилась. – Батюшки-светы, женщина, ну что вы всполошились? В Йеле больше не преподают Шекспира?
5
Уильям Шекспир, «Гамлет, принц датский», акт III, сцена 1, пер. М. Лозинского.
Он сдернул с себя стетоскоп, протянул ей. Видите, что я теряю? Внутри кипела ярость. У меня и в мыслях не было, что я могу это потерять. Есть ли жизнь после Шекспира? Вот вопрос так вопрос.
Есть ли жизнь после работы?
Но еще не конец.
– Может, вам побеседовать с кем-нибудь… у нас есть соцработник… или, если хотите, психиатр…
– Я сам психиатр.
– Доктор Андерсон. Послушайте меня. – Он отметил, но не смог прочувствовать тревогу в ее глазах. – Многие пациенты с первичной прогрессирующей афазией самостоятельно живут лет шесть или семь. Некоторые дольше. А у вас очень ранняя стадия.
– То есть я смогу самостоятельно есть и… подтираться, и все такое? Еще многие годы?
– Скорее всего.
– Но не смогу говорить. И читать. И каким бы то ни было образом сообщаться с остальным человечеством.
– Заболевание, как я уже сказала, прогрессирующее. В конце концов – да, вербальные и письменные коммуникации станут крайне затруднены. Но симптоматика очень разнообразна. Во многих случаях ухудшение наступает постепенно.
– А потом?
– Могут развиться симптомы, схожие с болезнью Паркинсона, а также ухудшение памяти, суждений, мобильности и так далее. – Она помолчала. – Это зачастую влияет на ожидаемую продолжительность жизни.