Забытые богом

Синие глаза разглядывали незваного гостя с интересом, но без подозрительности. В такт движению челюстей шевелились густые усы, черные с белым. На висках вдоль огромных залысин змеились синеватые желваки. Волосы, тоже изрядно пострадавшие от седины, выглядели неопрятно, будто попали под сломанную газонокосилку. Видимо, стригся Степан Григорьевич самостоятельно. «Как и все мы», – подумал Скворцов, вытирая рот и отбрасывая с глаз отросшую челку.

– Макар… – Он запнулся, подыскивая слова. – Пу… путешествую, вот… Простите… я сейчас… в себя приду и…

– Сиди, не ерзай! – махнул рукой санитар. – Быстрее отпустит. – Он облокотился о стол, сцепил исполинские ладони в пудовый замок. – Ну, выкладывай! Как ты нас нашел, Макар-путешественник?

– Откуда? – вместо ответа спросил Скворцов. – Откуда здесь столько людей?

– Слишком философский вопрос для одиннадцати утра, – добродушно проворчал Семен Григорьевич, постукивая крепким желтым ногтем по бутылке. – Может, присоединишься? У меня уже с год из собутыльников только зеркало.

– Откуда? – повторил Макар тихо-тихо.

– От верблюда, блин! – недовольно крякнул санитар. – Что за люди, елки зеленые?! Им водку предлагаешь, а они нос воротят! Пропащее поколение, как есть пропащее.

Содержимое стакана исчезло в луженой глотке. Скворцов молчал, ожидая ответа. Дубровин отер усы, закусил шпротиной, наполнил стакан в третий раз, обстоятельно вытряхнув из пустой бутылки все до последней капельки. Наблюдающие за Макаром глаза оставались совершенно трезвыми. Будто кто-то другой только что выдул без малого пол-литра водки.

«Да такую массу, пожалуй, и канистрой не свалить», – отстраненно подумал Макар.

– А неслабо тебя накрыло, путешественник! – усмехнулся Дубровин. – Сколько ты уже людей не видел? С весны, как исчезли все?

– Месяц, наверное. Может, чуть больше… Видел парня под Кировым.

Макар решил не отпираться. Очень уж пытливые глаза у санитара, очень уж умные. Обладатель таких глаз ложь сразу почует, а вот полуправду, как знать, может, и проглотит? Просто не нужно заканчивать историю. Не стоит рассказывать, как, цепенея от звука собственных шагов, подкрадывался к спящему, чтобы полоснуть подрагивающее открытое горло, и как снегом оттирал залитые кровью руки. Неаккуратно вышло, чего уж там.

– Под Кировым… Это ж полтыщи километров отсюда! А ты и впрямь путешественник, да? – Степан Григорьевич задумчиво потеребил измочаленный ус. – Ну а мы – тутошние, понимаешь. Не поверишь, я, как с Афгана вернулся, так здесь и кукую, уже двадцать шесть…

– А эти? Почему их так много? – перебил Макар. – Там же человек сто, наверное?!

– У страха глаза велики. Двадцать три человека, если меня не считать. Но с непривычки оно, конечно, может и тысяча примерещиться. – Дубровин не обиделся, продолжал болтать. – Все исчезли, а эти – остались. Библию читал? Блаженны кроткие, Макар-путешественник, ибо они наследуют землю. А кротче этих и выдумать сложно. Невинны, аки дети…

– Что, все психи остались? – недоверчиво переспросил Скворцов.

– Ну, почему все? Две трети, наверное. А за тех, что исчезли, я и так знал, что они симулируют.

– Чушь какая-то. Вы серьезно? Слабоумные наследуют землю? – Макар все никак не мог собраться, в голову настойчиво лезли картинки сумасшедших домов, под завязку набитых новыми хозяевами земли. – Почему тогда не дети? Или верующие? Они тоже кроткие, разве нет?!

Подперев кулаком щеку, Дубровин изучал незваного гостя, как некую заморскую диковинку. Он даже открыл было рот, но передумал. Грузно выбрался из-за стола, двинулся к выходу.

– Пошли, путешественник, покажу кой-чего.

Макар неохотно поплелся следом. Мозги прочистились, реальность перестала расплываться перед глазами, и шаг вроде выровнялся. Но лишь до порога той безумной комнаты. Во второй раз накрыло слабее, но все равно ощутимо. Макар слепо зашарил по стене, пытаясь найти точку опоры. Нашел. Рывком расстегнул молнию пуховика, вытер вспотевшее лицо шапкой. С минуту стоял с закрытыми глазами, вспоминая дыхательные упражнения для рожениц. Долгий вдох, череда коротких выдохов. И еще раз. И опять. И снова. Пока в ушах не рассосалась ватная пробка. Пока разноцветные пятна не слились в единую картинку, давно забытую, точно из другого мира. Вокзал. Рынок. Метро в час пик. Человеческое месиво. Да, не сотни, всего два десятка сумасшедших, все равно тяжело. Макар и не думал, что так привык к одиночеству.

Давешняя мумия бочком подкатилась к Дубровину. Тряся седыми космами, старик ткнул в Макара узловатым пальцем и, не вынимая из беззубого рта размусоленную хлебную корку, принялся жаловаться санитару.

– Ну-ну-ну! – Степан Григорьевич похлопал мумию по плечу. – Обидел? Оби-и-идел, негодяй такой! Обидел! Но ты не трясись, Митрич, не трясись. Он не со зла. Ты ж не со зла, путешественник?

– Простите… – выдавил Макар, и Митрич, удовлетворенный, поковылял в свой угол.

– По синему морю, к зеленой земле, плыву я на белом своем корабле… – запели колонки.

Дубровин вытащил Макара на середину зала. Если бы он ушел прямо сейчас, просто оставил незваного гостя здесь и ушел, к вечеру Скворцов пополнил бы собой ряды этой бормочущей, шаркающей, шепчущей, вскрикивающей и мерзко клокочущей биомассы. Но санитар не ушел. Напротив, словно понимая, что сейчас чувствует Макар, подхватил его под локоть.

– Я им песенки из мультиков включаю, – поделился Дубровин, – они так бузят меньше. А вот сами мультики – не включаю. Они как картинок насмотрятся, перевозбудятся, а потом спят плохо. Как дети, ей-богу!

Одно такое «дите», с физиономией новорожденного и плечами лесоруба, увлеченно возило по полу игрушечными машинками. Сталкивая карету скорой помощи с грузовиком без заднего колеса, здоровяк издавал скрежещущие звуки и сдавленно хихикал.

В глубине зала, за столиком с нарисованной шахматной доской, сидел задумчивый старик. То и дело лицо его озарялось, и тогда он осторожно зажимал воздух большим и указательным пальцем, двигая несуществующие фигуры.

Аморфная, какая-то бесполая фигура неподвижно притулилась у окна. Определить, что она живая, можно было лишь по мерному движению грудной клетки.

Тощая старуха подпрыгивала на месте, пронзительно взвизгивая через равные интервалы времени.

Некто сгорбленный и бородатый яростно мастурбировал, плохо прикрываясь грязным пледом.

– Видишь их? Ты видишь их? Да-а-а? – пискнуло у самого уха.

Скворцов попытался сфокусировать зрение на десятке одинаковых женщин, в калейдоскопичном вихре кружащихся перед глазами. Не старые еще, но неухоженные, они одновременно теребили Макара за рукав, вопрошая:

– Видишь их, да-а-а? Видишь, какие они краси-и-ивые?